Дунай в огне. Прага зовет

— Погоди, Максим, — подхватил Андрей, — узнаем их как следует, — они совсем пигмеями станут. Вот не больше кулака! — так, кажется, греки считали.

— Не все такие, — сказал Максим. — Видел я и настоящих американцев. Бравые ребята, и душа у них веселая, с азартом. Те били немцев, а эти… эти же торгаши и шантажисты.

2

Вернувшись в комнату, обескураженный Френк начал рюмку за рюмкой потягивать виски. Его неудача, которую Уилби почувствовал сразу, видимо, успокоила майора.

— Однако мы освобождали Европу, — продолжал разговор Уилби, — не затем, чтоб устанавливать тут коммунизм. Нет-нет!

— Мы прошли много стран, а нигде не навязывали своих порядков, — возразил ему Березин, — дело самих народов устраивать свою жизнь, как им захочется.

— Ну, знаете, дай народу волю, ничего не убережешь.

— Он создает — ему и хозяйничать!

— Ну, нет! Не к чему разжигать страсти.

— Этак что же, — встрепенулся шумный Френк Монти, — этак же моими акциями в Чехословакии и в Румынии, а вашими, сэр, — повернулся он к Уилби, — в Германии и Венгрии может распоряжаться, кто захочет. Я не согласен, нет, не согласен…

— Да не трещите вы, Френк, — рассердился вдруг Уилби на его слишком прямую откровенность. — Много у нас с вами акций?! Не в них дело.

— Нет, в них, — не сдавался разошедшийся и менее сообразительный Френк, — бизнес есть бизнес. Зачем воевать тогда?

— Ишь щеки-то нажевал! — сыронизировал над ним Юров.

Среди англосаксов неловкое молчание.

— Да, мы только берем у народа, и ничего не даем ему, — раздумчиво произнес Ривер. — В этом наша слабость. А вы, — поднял он глаза на советских офицеров, — вы даете, и в этом ваша сила.

— Я все же за демократию, — поправился Уилби, — за американскую демократию, лишь бы каждый был волен распоряжаться своим добром.

— За демократию Уолл-стрита, сэр, — наклонился к Уилби Мартин Ривер. — Так это ж насос: им легко перекачивать народные денежки в ваши банки, сэр.

— Нет, за американскую, — рассердился майор, — и мы несем ее всюду: и во Францию, и в Германию, и в Чехию, которые мы освобождаем.

— Если всех их вы освобождали, как Чехию, я не порадуюсь за «освобожденных», — срезала Уилби Власта. — К тому же — где и когда вы освобождали Чехию? Да-да, где и когда? — ехидно переспросила она оторопевшего американца.

— Пани Власта, — должна знать, что американские войска освободили Пльзень, Мост и некоторые другие города у западной границы Чехии.

— Но как, как? — настаивала девушка, с удовольствием чувствуя, как Оля поощрительно сжала ей руку.

Уилби передернул плечами.

— Не хотите, так я расскажу как, — пригрозила Власта, приближаясь от окна к столу. — Я ведь живу в Пльзне и часто бываю в Мосте. Мне своими глазами пришлось увидеть, как господа американцы «освобождали» западный краешек нашей Чехии. Не дай бог, им привелось бы продвинуться дальше. Вот уж никто б из чехов не порадовался этому.

Мистер Джон Роу и сэр Крис Уилби нервно завертелись в своих креслах. Френк Монти самодовольно улыбнулся и заикал. Лишь Мартин Ривер, нисколько не огорчившись, удовлетворенно откинулся на спинку дивана, закинув ногу на ногу, и кажется, облегченно вздохнул.

— Ничего не скажу: по заслугам получают, — шепнул он Жарову по-немецки. — Ведь они штабисты-спекулянты, я не из их компании.

— В начале мая чешские повстанцы захватили Пльзень, и когда уж совсем прекратились бои, в город вошли американцы, — не без иронии продолжала Власта. — Ну, и началось «освобождение». Сначала город освободили от национального комитета, то есть попросту разогнали его. Затем американцы издали приказ и всю власть забрали в свои руки, а населению запретили выходить на улицу. Двадцать два часа в сутки не смей никуда показываться. Затем запретили выпуск всех газет, работу почты, телеграфа, радиостанции, приказали всему населению и чехословацким офицерам сдать оружие и в том же приказе потребовали от них обеспечить безопасность нацистским офицерам. Какая нежная заботливость! — разгорячившись, так зачастила девушка, что речь ее напоминала пламенный речитатив пулемета. — А сколько унижений? Им числа нет. Чешский народ, видите ли, они называют «нацией портных и служанок». Официальным языком сразу же после прихода сделали английский, как и немцы в свое время навязывали нам немецкий. Все документы требовали писать только по-английски. А все объявления и приказы для населения печатали сначала на английском, потом на немецком и только в самом конце — на чешском. А скольких убили, изувечили, изнасиловали, сколько там было пьяных дебошей с кровопролитием! Если все это по-американски называется «освобождением» — то что же тогда тирания и угнетение? Что? — наступала на гостей Власта, решительно требуя ответа на свои вопросы.

— Исус Мария! — схватился за голову Йозеф Вайда, — а мы тут ждали их в столицу, русским, думаем, далеко — где успеть, эти ж рядом. Вот бы нагрянули. Да мы б тогда — новое восстание!