Дунай

Приятно знать, что у путешествия есть своя архитектура и что можно добавить к ней несколько камней, хотя путешественник подобен не столько создателю пейзажа — это задача живущего оседлой жизнью, сколько тому, кто разбирает и разрушает пейзажи, как Р., один из героев повести Гофмана «Барон фон Б.»: Р. странствовал по всему свету, коллекционируя чудесные виды, а когда что-то мешало полюбоваться пейзажем или добиться неожиданного ракурса, он без малейшего колебания приказывал валить деревья, отпиливать сучья, ровнять холмы с долинами, вырубать целые леса, сносить крестьянские фермы. Впрочем, разрушение — тоже архитектура, деконструкция, следующая собственным правилам и расчетам, искусство разложить и сложить заново, создать иной порядок: когда стена листвы внезапно падала и в закатных лучах открывался вид на развалины далекого замка, Р. на несколько минут замирал полюбоваться зрелищем, режиссером которого был он сам, а после стремительно уносился прочь, чтобы больше в эти края не вернуться.

Всякий опыт есть результат упорного применения метода, в том числе прозрачность далекого заката для Р. или запах снега, доносящийся до этой лавочки, стоящей в Черном лесу, Шварцвальде. Трогательное сияние жизни проскальзывает в классификациях, в протоколах, стремящихся каталогизировать жизнь и с очевидностью доказывающих, что в ней всегда остается осадок тайны и очарования. Схема проекта двух экспансивных ученых, построенного, как «Логико-философский трактат» Витгенштейна (1.1,1.2,2.11,2.12 и так далее), позволяет разглядеть в крохотных зазорах между соседними параграфами неопределимые перипетии путешествия: различаются гостиницы люкс (luxuriös, для любителей непомерной роскоши и непомерных наслаждений), буржуазные, простые, народные, местные, портовые, княжеские, монастырские, для туристов, для крестьян, для нищих, для дворян, для ремесленных корпораций, таможенные, почтовые, для извозчиков. Лишь научным таблицам дано должным образом подчеркнуть метафизический юмор обыденных предметов и событий, связь между ними и их последовательность: в разделе «Е», посвященном «Сценам» (имеются в виду сцены, которые разыгрываются в гостиницах) сказано: «2.13. Эротика — ухаживание — проституция». 2.14. Водные процедуры. 2.15. Спальни. 2.16. Будильник».

Не знаю, к какой категории относится гостиница в Ной-Эк в Шварцвальде, расположенная в нескольких километрах от этой скамейки. Двадцать три года тому назад, когда мы вертели в руках подстаканники с рекламой пива «Фюрстенберг» (картонный кружок, на котором изображено некое подобие красного дракона на золотом поле, окаймленном синим, который, в свою очередь, окаймлен бело-красным), решилась моя судьба. Отъезд и возвращение, как говорил один парижский безумец, «le voyage pour connaître ma géographie»[1]. Табличка в нескольких метрах от скамейки сообщает, что здесь находится исток (или один из истоков?) Дуная, и при этом подчеркивает, что именно этот исток — главный. «Мелодичный поток»[2], как называл истоки Дуная Гёльдерлин, глубинный и потайной язык богов, путь, соединявший Европу и Азию, Германию и Грецию, путь, которым в незапамятные времена поэзия и слово поднялись вверх по течению, чтобы донести смысл существования до немецкого запада. Гёльдерлин полагал, что на берегах реки еще живут боги: затаившиеся, непонятые людьми в ночь изгнания и современного раскола, но живые, недремлющие; Германия спала, и в ней спала поэзия, утомленная прозой реальности, призванная пробудиться в утопическом будущем, — поэзия сердца, освобождение, примирение.