Дуновение теплого воздуха из губ незнакомки в тени сна единорога

Родя несколько удивился такой постановке вопроса, еще даже не сформулированного, но суть ухватил сразу. Вместо ответа он приставил палец к губам, и вполголоса предложил минуток через пять встретиться на лестничной площадке, дабы подымить. И хотя Соня не имела пагубной привычки чем-либо дымить, радостно приняла это приглашение.

Выйдя на прохладную лестничную площадку, она не встретила там искомого Родиона, однако шарканье пролетом выше указало ей путь. И впрямь, студент уже поджидал ее там.

– Сорян за излишнюю конспирацию, но ты, видать, нашу старуху-процентщицу еще плохо знаешь. Ее от одного упоминания о нем трясет и колотит. Наверное, потому что не захотел платить ей проценты, гы-гы. Имей в виду.

– Поняла. Да я просто хотела бы Леве фигурки вернуть…

– Во-первых, никакого Левы нет, – усмехнулся тот. – Но я понял, о ком ты. Петькой его звать на самом деле. Петя Иванов. А Лев – это так, прикол, псевдоним, вроде как. Вообще мы с ним с тех пор не общались, после того дня.

– …а какого именно дня? Мне же никто ничего не рассказывает…

– Да когда эти тут с обыском шуровали. Шмон, камон, омон. Изымали жесткие диски, фотик, все дела. Они прям ночью понаехали, спать никому не давали. А утром уже опечатано стояло. Мне на учебу было пора – к первой паре, как назло. Да, дурацки все вышло… А вообще-то мы с Петей норм корешили. Он мне курсач даже помогал написать, в смысле скомпоновать. В Плейстейшн прошлой зимой часто рубились. А потом что-то по весне он засел у себя. Книжку, говорит, пишу. Хороший чел, по мне так: курьерить меня в свою типографию еще пристраивал, да я все завалил. Название у нее еще такое… лузерское. Я ему после тех событий в телегу, конечно, писал, да номер уже заблокирован. В принципе, я знаю, как его можно поискать: да и самому интересно, чего там, замотала учеба просто. Он же на 13-й линии в типографии последнее время работал, думаю, там есть какая-нибудь инфа. Блин, я ща тороплюсь уже, оставь мне свой телефон, я попозже скину название типографии, по карте поищу. Он мне, кстати, тогда, во время обыска, успел шепнуть, что какой-то блокнот поискать надо, если получится. Не получилось. Все вынесли, наверное, да и опечатано с утра стояло. А потом и ты заселилась. Как, кстати, не находила блокнот?

– Находила. Но хочу передать лично. И фигурки. И вопрос есть…

* * *

Все четверговое, выходное, в силу графика, утро, Соня сонно и задумчиво плутала по углам, в раздумьях о разном. А Родя не обманул: прислал метку издательского дома «Луза» на карте. Звонить или не звонить, вот в чем вопрос? И что это даст? Корректно ли будет вламываться в чужую жизнь? Как начать, что сказать? Но ведь на руках есть не свое – тетрадь. И если уж задавать вопрос по книге, то придется открыться, что читала чужой дневник – такое не всем придется по душе. Да так ли и дорога эта тетрадь, если он не попытался ее вернуть? Куда существенней вопрос – цел ли он вообще, вот что главное-то… Последний аргумент решил.

В полдень Соня, наконец, дозрела, позвонив по общему телефону. Ответил самодовольный мужской голос: «Типография «Луза», слушаю вас внимательно!»

– Здравствуйте, а Петра Иванова я могу услышать?

– Не можете… он уволился.

– Как уволился? А нет ли у вас каких-нибудь его координат?

– А кто спрашивает, простите? Вы не из этих… судебных приставов всяких, коллекторов? А то Петя уже порядком натерпелся от ваших.

– Ну что вы, что вы… Я живу в бывшей его комнате, у меня здесь некоторые его вещи остались, надо бы передать как-то… это возможно? Он жив-здоров, не знаете?

– Еще как жив, касатик. Уволился он недалеко. На повышение пошел. Теперь на втором этаже заседает, в нашем издательстве, бумажки перебирает, халявщик, – подобрел и рассмеялся голос неизвестного.

– Да вы что!? А вы… можете на него переключить?

– Дык на обеде он, мы ж с 8 утра пашем. Могу ему передать, что звонила прекрасная незнакомка. Или через полчасика наберите, лады? Добавочный 107.

– Нууу…лады. Обязательно позвоню.

Повесив трубку, Соня неожиданно для самой себя расплакалась. О непросто складывающейся судьбе своей, от тревог переезда, от хамов трамвайных и наглых посетителей пельменной, от всего сразу. Но в первую очередь, понятно, от накопленного нервного напряжения последних дней: всю неделю переживать за какого-то Леву-Петю, проворачивать в уме самые темные, фатальные исходы, а он, видите ли, на повышении, на обеде. И как же все-таки это радует: выходит, жив-живехонек! Значит, все не так уж плохо на сегодняшний день, и многое еще вполне возможно – вот что важно-то. И даже разочаровывающая развязка рукописи еще может быть однажды дописана, хотя кому какое дело: это уж побочно, не смертельно.