Дура LEX

— Девушки, я попрошу вас такие темы в моем присутствии не обсуждать. Не делайте из адвоката соучастника. Вы мне рассказываете факты, и я вам априори верю, вы мне приносите документы, и я априори их считаю настоящими, потому что я вас предупредил, сейчас вот предупреждаю, что иммиграционная служба неоднократно ловила мошенников на поддельных документах, и вообще мошенничать противозаконно. Вы подумайте, какие именно документы вы можете достать на Украине, причем сделать это надо как можно быстрее — у вас, Зина, скоро интервью.

— Что такое «априори»? — спросила Зинка.

— А что будет со мной, господин Аскольд? — спросила Верка.

— Априори — это заранее. Что касается вас, Вера, я сейчас позвоню, чтобы узнать, когда состоится первое слушание, если оно еще не состоялось. Если оно состоялось, судья уже подписал решение о вашей депортации. В таком случае нам надо будет подать ходатайство об открытии дела. Я не гарантирую, что такое ходатайство будет удовлетворено, хотя смерть адвоката плюс его халатность в ведении вашего дела могут положительно повлиять на решение судьи.

Аскольд набрал какой-то номер телефона, потом начал нажимать одну за другой кнопки на телефоне, очевидно, вводя Веркин иммиграционный номер. Через минуту он положил трубку.

— Вера, сегодня исполняется девяностый день со дня подписания иммиграционным судьей приказа о вашей депортации. После девяностодневного срока в вашей ситуации надеяться на открытие дела почти бессмысленно. Секретарша Лифшица ошиблась, вас вызывали на интервью не три месяца назад, а гораздо раньше — месяцев пять назад. Мы можем попробовать апеллировать на основании неэффективной адвокатской защиты. Шансов мало, но это единственный выход.

* * *

Пьяной Верке хотелось убить Лифшица и Леночку. Она позвонила Зинке и заплакала:

— Они угробили мою жизнь. Теперь только прятаться и нелегально работать, пока меня не поймают и не посадят на первый же самолет в Киев. Дочкам путь в Америку закрыт. Какая я дура! Мне так хотелось, чтобы мои девчонки учились здесь, повыходили здесь замуж. Сидеть нам теперь всем в говне из-за этих ублюдков. Может, хоть тебе повезет. Ты уже начала готовиться к интервью?

— Начала. Аскольд задает вопросы, а я на них отвечаю, и так полтора часа. Это не так легко, как кажется.

— Цыганский тоже учишь?

— Аскольд сказал, что это неплохая идея и что пару десятков фраз выучить никогда не помешает. Он говорит, это помогает войти в образ.

— Ты знаешь, я тоже купила цыганский разговорник. Хотя он мне уже не понадобится, а все равно купила. Ман вичинен Вера.

— Это ты сказала, что тебя зовут Вера. Ман вичинен Зина. Ке манде дуй чгавора.

— Это еще что?

— У меня двое детей. Дуй — «два» по-цыгански.

— А как по-цыгански «Я хочу убить Лифшица и его долбаную секретаршу»?

— Верка, это грех. Лифшиц к тому же на том свете уже, ты что, забыла?

— Помню. Настоящая цыганка его бы убила, а нам в образ входить надо. Завтра поеду к Аскольду, попрошу его подать ходатайство об открытии дела, ведь я не пошла на интервью и не явилась в суд из-за Лифшица. Аскольд за ходатайство две штуки хочет и говорит, что шансов мало. Конечно, лучше бы эти две штуки девочкам отправить, но ведь хоть маленький шанс у меня есть, ведь не я же виновата!

— Кроме бабок, Верка, нам терять нечего, так что давай рискуй. О кгас на ситилас те джал кай ле граста. Сено не идет к коням.

— Зинка, ты уже такое знаешь по-цыгански?

— Нет, это я сейчас прочла — в конце разговорника цыганские пословицы есть. Граст — это конь по-цыгански, красивое слово. Вообще, разговорник дурацкий. Как будет «здрасьте» там есть, а как «до свидания» — нету.

— Чего им прощаться, когда все в одном таборе живут.

— Зинка, ты Аскольду веришь? Ты веришь, что он хотя бы нормально будет вести дело?

— Не знаю, Верка. Я уже никому не верю. Я ему заплатила три тысячи, мы сидим, работаем, готовимся. Арнольд находит много ляпов в деле, многие даты не стыкуются, мы должны заранее придумать объяснение для каждой нестыковки. Мне кажется, Лифшиц не уделял бы столько внимания мелочам. Ты же помнишь, как он работал — все на авось.

— Ой, не вспоминай этого негодяя, Зинка, чтоб ему и на том свете пусто было. Я почему-то Аскольду верю.

* * *

Аскольд запечатал ходатайство об открытии дела в желтый конверт и отдал его секретарше Инге.

— Сколько теперь ждать? — спросила Верка, вручая Аскольду вторые десять сотен.

— От недели до нескольких месяцев, это зависит от судьи и от иммиграционного прокурора.

— Значит, права на работу у меня все это время не будет?

— Не будет, Вера. — Аскольд закурил.

— Как же мне теперь зарабатывать?

— В Америке миллионы нелегалов, большинство работают на кэш. Мужчины на стройках, женщины — бэбиситтерами в семьях.

— А вам никто не нужен, но чтобы платить кэшем?

— Детей у меня нет, Вера, да и семьи у меня нет. Квартиру уже много лет убирает одна и та же женщина — прогнать я ее не могу да и не хочу.

Аскольд потушил сигарету, встал, подошел к окну. Начал накрапывать дождь. В дверь постучала Инга — зашла попрощаться. Она была в красивом плаще, пахло от нее дорогими духами.