Дурак

— Мой добрый Кент, сходи проследи, чтоб дочери не порешили короля, Корнуолл не порешил Эдмунда, сестры не порешили друг друга, будь добр? А если получится, постарайся и сам никого не порешить. Рановато что-то для таких решений.

Кент поспешил дальше, а Освальд приблизился.

— Так ты, — молвил он, — ночь пережил?

— Ну еще бы, — ответил я. — А чего нет?

— Потому что я рассказал Корнуоллу о твоем свидании с Реганой и рассчитывал, что он тебя прикончит.

— Едрическая сила, Освальд, да прояви же ты хоть чуточку коварства, а? Негодяйство в этом замке совсем ни к черту — Эдмунд любезен, ты предсказуем. Что дальше будет? Корнуолл начнет кормить сироток с ложечки, а из попы у него полетят синие птички? Давай-ка еще разок попробуем — хоть притворись злокозненным. Начали.

— Так ты ночь пережил? — молвил Освальд заново.

— Ну еще бы. А чего нет?

— Да ничего, просто я за тебя волновался.

Я стукнул Освальда Куканом по уху.

— Нет же, безмозглая некумека, я ни за что не поверю, что тебя станет беспокоить мое благополучие. Ты же натуральный хорек, правда?

Он потянулся было к мечу, но я со всего маху треснул его Кукановой палкой по запястью. Негодяй отскочил и стал тереть ушибленную руку.

— Невзирая на твою некомпетентность, наш уговор остается в силе. Мне нужно, чтобы ты посовещался с Эдмундом. Передай ему это послание Реганы. — Я вручил ему письмо, которое написал при первом свете зари. Повторить руку Реганы было несложно — она уснащала свою скоропись сердечками. — Печать не ломай — в письме принцесса клянется в своей преданности получателю, однако ж увещает не являть приметных знаков нежности к ней. Кроме того, ты должен предупредить его, чтоб не выказывал прилюдного почтения к твоей госпоже Гонерилье перед Реганой. И поскольку я знаю, что сложная интрига смущает тебя, позволь обрисовать вкратце твои интересы. Эдмунд отправит на тот свет Олбани, тем самым твоя госпожа обретет свободу в проявленьях иных своих чувств, кроме супружеских, и лишь после этого мы объявим Корнуоллу, что Эдмунд наставил ему рога с Реганой, и герцог отправит ублюдка на тот свет, а тут уж и я подпущу своих любовных чар Гонерилье, и она кинется в твои распростертые хорьковые объятья.

— А вдруг ты лжешь? Я же пытался тебя убить. Зачем тебе мне помогать?

— Превосходный вопрос. Во-первых, в отличье от тебя, я не мерзавец, а стало быть, можно рассчитывать, что действую я хоть с толикой, но последовательности. А во-вторых, я желаю отомстить Гонерилье за то, как она отнеслась ко мне, к своей младшей сестре Корделии и к самому королю Лиру. Лучшего наказания ей я не могу придумать, нежели спарить ее с навозной башней в человечьем облике, коей являешься ты.

— А, ну тогда разумно, — молвил Освальд.

— Тогда рысью марш. Проследи, чтоб Эдмунд не выказывал почтения.

— Я и сам могу его ухайдакать за то, что осквернил мою госпожу.

— Нет, не можешь. Ты же трус, забыл?

Освальда затрясло от ярости, но к мечу тянуться он не стал.

— Беги, дружок, а то у Кармана тут еще полна попа шутовства.

Похотливая рука ветра ощупала весь двор: юбки сестер подскакивали и трепались, волосы хлестали по лицам. Кент горбился и придерживал широкополую шляпу, чтобы не унесло. Старый король потуже запахнулся в меховую накидку и щурился против пыли, а герцог Корнуолл и граф Глостер укрылись от непогоды под огромными воротами замка. Похоже, герцог не возражал, что беседу поведет его герцогиня. Я обрадовался: Эдмунда не видать — и выскочил во двор, звеня бубенцами, с песней практически на устах.

— Эй-гей! — молвил я. — Надеюсь, все хорошенько оприходовались на сатурналиях?

Сестры глянули на меня безучастно, словно я говорил по-китайски или собачьи, а их в одну ночь духоподъемно не оприходовал громадный дуботряс с елдой, как у осла; и не раз. Глостер опустил взор — полагаю, ему было стыдно за то, что вынес собственных святых ради Святого Стефана и угробил годную попойку. Корнуолл осклабился.

— А, — продолжал, нимало не смутившись, я. — Стало быть, у нас тогда стол ломился от рождественских яств? Рог окаянского изобилья от пампушки-иисусика во младенчестве? Тихая ночь, верблюды и три царя одеколона^{4}? От коих разило ладаном, златом и миррой?

— Ятые христианские гарпии хотят у меня рыцарей забрать, — произнес Лир. — Гонерилья и так мне вдвое сократила свиту[155], а нынче мне что — совсем распустить прислугу?[156]

— Знамо дело, государь, — вставил я. — Все беды от христианства. Я и забыл, что ветер вам сегодня дул с языческих небес.

Тут выступила вперед Регана — и да, шла она несколько враскоряку.

— Она права. Полсотни человек вполне довольно. Неужели мало? Да нет, и этих много чересчур: и дорого и страшно[157]. И почему не могут, государь, служить вам сестрины и наши люди?[158]

— К тому же, — произнесла Гонерилья, — легко ли будет поддержать порядок в двух разных свитах под одною кровлей, но под начальством разным? Это трудно и невозможно даже[159]. К услугам вашим вся челядь и Реганы, и моя.

— Вот именно. А будут нерадивы — сумеем приструнить[160], — поддакнула Регана.