Дурак

Когда она говорит слово «дом», у нее язык чуть спотыкается, и она секунду молчит, только потом продолжает, вроде бы так же весело, а не так. На площадке, где теснятся разнообразные термополиумы, найти Офеллу сложно. Я стараюсь ориентироваться на цветастое описание Юстиниана, но у меня не выходит, и я хожу туда и обратно безо всякой цели, пока Ниса не говорит:

— Вот!

Она указывает на сладко-розовую, как платье Офеллы, вывеску, которую венчает нашпигованная электродами бабочка. Заведение носит гордое название «Летящий цветок». В древней Империи, которая была до болезни, люди считали, что бабочки это тоже цветы, только более самостоятельные. Мне кажется глупым называть так заведение, еще по-дурацки выглядят фильмы ужасов про лемуров или салоны мужского костюма под названием «Август». Помнить историю и делать вид, что она выглядит не дурацкой в реальности, это совершенно разные вещи. Я так злюсь, когда вижу почвеннические названия термополиумов и магазинов, что мне хочется предложить их создателям одеть их бабулю в ее первое детское платьице. Но это моя проблема, что я такой недовольный. У меня нет понимания постоянства — так учительница говорит. Я не могу представить, что Римская Империя существует и сейчас, когда вместо нее стоит другая. Просто существует как бы внутри, свернутая, в конце спирали, а разворачивание спирали и есть история.

Ниса щелкает пальцами у меня перед глазами. Ее пальцы теперь безо всяких синяков, стемнело, и из окон вместо света в помещение глядит темнота.

— Ты чего?

— Моя учительница — историк.

— Ну, поздравляю. Но ты не ответил на вопрос.

— Я ответил на вопрос, почему я задумался.

— Но я его не задавала!

Офеллу мы находим за столиком у фонтана. Блестящая, розовая поверхность стола, усыпанная плененными лаком блестками в виде бабочек и цветов, то и дело подвергается ударам нервных пальцев Офеллы. Я смотрю на блестки, наверное, что-нибудь такое может получиться, если пропустить сон маленькой девочки через соковыжималку.

Офелла сидит с краю, совсем рядом с шумными брызгами пенной воды. Перед ней большая, розовая, покрытая мятным горошком креманка, в которой громоздкое сооружение из замороженного йогурта украшено клубничным сиропом и разноцветной посыпкой.

Офелла плачет над этой конструкцией, ложкой медленно смазывая башенку, завершающую себя вишней. Мы подсаживаемся к ней с двух сторон, как в фильме. В следующей сцене мы должны начать ее шантажировать. Но я не люблю и не умею шантажировать людей, поэтому говорю:

— Мне жаль, что ты расстроена.

Она вздрагивает, будто только что нас увидела, зачерпывает большую ложку низкокалорийного лакомства, и с секунду мне кажется, что сейчас оно полетит мне в глаз, но Офелла только отправляет ложку в рот. У нее милое, невероятно очаровательное лицо, но грусть делает его словно бы прозрачнее — светлеют глаза, белеют сжатые в тонкую нитку губы.

— Что вам нужно от меня? Я не знала, что все так будет. Это было абсолютно безопасно — в теории. Все вопросы к вашему чокнутому другу.

— Мы не собираемся нападать на тебя, подруга, — говорит Ниса. — Я вообще из другой страны, так что даже не знаю, как у вас тут в суд подают если что.

— В суд?!

— Да что ж ты нервная такая? Просто нам нужна помощь. Совсем небольшая. Ты ведь из народа воровства?

Она оборачивается в сторону фонтана, сжимает и разжимает руку, будто думая опустить ее в воду, чтобы охладить.

— Какая разница? Даже если и так, это не значит, что я нарушаю закон. Не все из нас нарушают закон. Вы меня в чем-то подозреваете?

— Ну, ты говоришь так, что любой бы подозревал, — говорит Ниса.

Тут она резко вскакивает, пятна крови на ее платье похожи на какие-то маленькие цветочки, которые расцвели в странном беспорядке. Она собирается уйти, но я говорю:

— Подожди, пожалуйста!

И, наверное, у меня получается настолько отчаянно, что ей становится неудобно уйти или любопытно остаться. Она оборачивается.

— Что?

Ее пальцы хватают пальцы на другой руке, гладят, мнут.

— Мой папа болеет, от этого мне плохо, и маме, и сестре. Мы все очень страдаем, нам нужен папа, хотя я много читал книжек, где наказывают тех, кто не умеет отпускать, я все равно не научился этого делать. Я не хочу, чтобы он уходил от меня навсегда. Я люблю его. И мне нужно ему помочь.

Она явно не знает, как реагировать. Раздраженное выражение с ее лица будто смыли, а новое нарисовать забыли.

— Болеет? О, богиня, это ужасно. Пусть его бог смилостивится над ним.

— Вот и я этого хочу. Офелла, пожалуйста, я хочу найти моего бога и поговорить с ним. Мне говорили, его глаза это звезды, значит я хочу найти все остальное. И поговорить с этим.

Офелла смотрит на меня еще некоторое время, словно не может сказать ни слова, чтобы не поставить себя в дурацкое положение.

— Это глупости, — говорит она. — Мне очень жаль твоего отца, но как ты найдешь бога?

— Поэтому мне и нужна ты. Ты из народа воровства, а вы видите свою богиню.

— Там все очень непросто. Это наш дар. Мы вообще больше видим, уходя под завесу.