Дурак умер, да здравствует дурак

И принялся громко щелкать. Я отодвинул трубку подальше от уха, послушал отдаленные щелчки, а затем – и далекие голоса: подключился мужчина-телефонист, и мой приятель из фаммации велел ему соединить меня с отделом жалоб. Я с опаской прижал трубку к уху и после очередного короткого молчания услышал еще один новый мужской голос, который произнес:

– Сержант Сриз, дежурный.

– Я хочу сделать заявление, – сказал я.

– Преступление или правонарушение?

– Что?

– Вы хотите заявить о преступлении или вы хотите заявить о правонарушении?

– О похищении, – ответил я. – Полагаю, это преступление.

– Вам надо угол в розах, – сообщил он. – Не вешайте трубку. – И защелкал, давая понять, что говорить с ним дальше бессмысленно. Но я все-таки заговорил.

– Вы там все спятили, – сказал я тишине. – При желании можно похитить весь Нью-Йорк и запродать его Чикаго, а вы узнаете об этом только через неделю.

– Сриз, угол в розах слева.

– Что это такое?

– Угол в розах слева.

– Повторите еще раз, – попросил я, напрягая слух.

– Языка не знаете? – спросил меня очередной Сриз. – Вам позвать испаноязычного слева?

– Ах, уголовный розыск! – осенило меня. – Следователи?

– Не кладите трубку, – сказал он, и раздался щелчок.

– Подождите! – заорал я. Проходившая мимо молодая парочка шарахнулась от будки. Я видел, как они спешат прочь, всячески притворяясь, будто никуда не торопятся. Они так ни разу и не оглянулись.

– Мендес, уголь в срезах слива.

– Слушайте, – сказал я, но последующие десять секунд был вынужден слушать сам и выслушал общим счетом около миллиона испанских слов. Когда Мендес иссяк, я почувствовал легкое головокружение, но решил предпринять еще одну попытку. – Я не говорю по-испански. Есть там у вас человек, который знает английский?

– Я есть та-кой че-ло-век и знаю па-англейске, – с дивной четкостью произнес Мендес.

– Да благословит вас бог, – сказал я. – Я хочу сообщить о похищении.

– Ког-да сие есть за-имело мес-то?

– Вчера пополудни.

– По-чем?

– Вчера днем некая Гертруда Дивайн была похищена из своей квартиры.

– Ва-ше имья, сеньор?

– Это анонимный звонок.

– Мы есть обязьяны запи-сывать ваше имья, сэр, сеньор.

– Нет-нет. На то он и анонимный. Я не скажу, как меня зовут, обезьяны вы или не обезьяны. Адрес мисс Дивайн – Западная сто двенадцатая, семьсот двадцать семь, квартира...

– Не наш учь-ясток.

– Прошу прощения?

– По-че-му вы зво-ните в наш учьясток, сеньор, сэр? Это событие за-имело мес-то на даль-нем се-ве-ре го-ро-да. Па-га-дите, я сое-диню вас к нуж-но-му учья-стку.

– Нет, не надо, – ответил я. – О похищении я сообщил и теперь кладу трубку.

– Сень...

Я повесил трубку. После этого испытания мне надо было немного отдохнуть и привести в порядок нервы, поэтому я прогулялся, миновал квартал и вошел в другую телефонную будку, откуда позвонил доктору Луцию Осбертсону, врачу дядюшки Мэтта, тому самому, который давал интервью «Дейли-ньюс». Дабы чувствовать себя в большей безопасности, я не хотел загодя оповещать его о своем приходе, поэтому, когда секретарша, или медсестра, или уж не знаю, кто, сняла трубку, я просто спросил, есть ли сегодня прием.

– С двенадцати до двух, – был ответ. – Имя, пожалуйста.

Я впал в панику, потому что не заготовил имя заранее. В отчаянии выглянув из будки, я увидел окружавшие меня со всех сторон магазины, открыл рот и произнес:

– Фред Нидик.

Фред Нидик? Ну и имечко. Я ждал, что моя собеседница вот-вот скажет:

«да бросьте вы» или: «ха-ха, очень смешно», или: «еще один пьянчужка». Но вместо этого она спросила:

– Вы уже были на приеме, мистер Нытик?

А вот к этому вопросу я подготовился и сразу ответил:

– Нет. Меня направил доктор Уилрайт.

Я действительно знал доктора Уилрайта, который каждый год в феврале вкалывал мне пенициллин, независимо от того, какой вирус меня поражал. Я чувствовал, что ни один врач не завернет без осмотра больного, направленного к нему другим врачом, даже если врач А сроду не слыхал о враче Б. (Как, по-вашему, в этом есть смысл?) Во всяком случае, медсестра сказала:

– Минутку, мистер Нытик, – и оставила меня страдать под гнетом присвоенного мною дурацкого имени, которое так легко исказить в пользу истины и в ущерб мне. Я испытывал ощущение неловкости и чувствовал себя не в своей тарелке до тех пор, пока медсестра не вернулась и не сообщила: Доктор может принять вас последним, в час сорок пять, если вам удобно.

– Час сорок пять. Да, спасибо.

– Час сорок пять наступит без четверти два.

– Да, я знаю, – ответил я.

– Некоторые путаются, – сказала медсестра и положила трубку.

Глава 19

Майнетта-лейн – это Г-образная улица длиной всего в один квартал, расположенная в самом сердце Гринвич-Виллидж. Улица очень красивая, над ней и поныне витает дух старого маленького Нью-Йорка, и, по сути дела, только здесь Гринвич-Виллидж еще похож на Гринвич-Виллидж. Остальные его кварталы куда больше смахивают на Кони-Айленд (за исключением Западной восьмой улицы, которая напоминает Фар-Рокэвей).

Я держал путь на Майнетта-лейн, потому что именно там проживал Гас Рикович.