Дураки, дороги и другие особенности национального вождения

Смотрю, притихли европейцы, боржомчик отхлебывают, шампанское по глоточку пригубливают, а коньяк и водка так нераспечатанными и стоят. Не понимают, глупые, что, кроме нас, их тут десяток кагэбэшных глаз блюдет, некого им бояться.

Тут уж наши за угощение принялись – истосковалась в Европах душа по-домашнему. В общем, пошел дальше нормальный русский вечер с нормальным общением.

А наутро мы берем курс на Минск.

СССР

Первые километры по нашей земле для всех иностранцев оказались потрясением.

Мы долго не могли понять, почему все они так медленно едут: восемьдесят км в час – максимальная! Ведь мы так ни в какой график не уложимся.

Когда на одной из остановок они раздали всем рации, а мы их включили, все стало ясно.

– Бука одестра, рогацци! Аттантива, бука синистра![5] – слышались в них то и дело взбудораженные итальянские голоса.

«Какие ямы? Где они их увидели? – недоумевали мы сначала. – Да Брест – Минск чуть ли не лучшая у нас дорога!»

Оказалось, это не ямы, а асфальтовые увалы, гладкие волны, на которых подвески их машин «пробивали» при скорости более семидесяти – восьмидесяти км в час. Наши шли и сто двадцать безо всяких ударов. Раскачивались, колыхались – это да, но так даже веселее!

Честно говоря, мы приуныли, хотя ситуация после Бреста поменялась на сто восемьдесят градусов – в Европе они нас без конца подгоняли: ехать восемьдесят км в час – это мука.

Я шел первым, а передо мной гаишник на «Волге» полыхал всеми цветами радуги, как самец в брачную пору. Стоило увидеть ему встречного или попутного, он бросался на него, как стервятник на жертву, встречному – в лоб, а на попутного – боком, и орал в «матюгальник» так властно и грубо, словно мы везли атомную бомбу:

– Стоять! Принять вправо! Стоять, мать вашу!!!

Машины шарахались от него, вздымая тучи пыли с обочин, шарахались и виляли так резко, что несколько раз мы за жизнь людей в этих машинах опасались – ну нельзя же так! Попутных еще можно попросить принять вправо, а встречные-то нам совсем не мешают – дорога вон какая широченная.

Скажу честно: ехать с таким сопровождением было противно. А иностранцы наши от него просто обалдевали. После каждого резкого «налета» гаишника рации итальянцев долго молчали, и нам было стыдно за нашу страну. А потом из треска волн возникал голосок американки Сусу, она обращалась ко мне:

– Юрий, это у вас называется «остатки тоталитарного общества», да?

С этой Сусу вообще были проблемы. Каждое утро, где бы мы ни ночевали, в центре города или в лесу, в палатках, она обязательно пробегала трусцой пару километров. Она бегала даже в Абхазии, где уже вовсю шла стрельба, а мы ночевали в палатках на берегу моря, в сосняке, где из-за каждого куста за нами присматривал специальный охранный человек.

В душ она ходила обязательно, даже если он был далеко от лагеря. В ресторанах и столовых она неизменно подходила ко мне:

– Юрий, попроси, пожалуйста, сделать для меня что-нибудь вегетарианское.

И я шел и приносил. А Сусу, вскинув брови, спрашивала:

– Юрий, почему русские так много пьют?

Следующим потрясением для наших цивилизованных спутников стало полное отсутствие туалетов на шоссе, заправках. Один, правда, попался, где-то в Прибалтике, но когда Сусу вышла из него, ее чуть не вырвало: там было по щиколотку мочи.

Чем больше углублялись мы в Россию, тем чаще ловил я себя на том, что вижу и воспринимаю все по-другому, не так, как раньше, а острее и болезненнее. И не только плохое, хорошее тоже – рассвет какой-нибудь потрясающий, красивую девушку. Я понял, что вижу наши реалии глазами иностранцев.

А они не только их видели – они снимали. Они снимали все: заспанную бабу в грязном жилете, провожающую у переезда скорые поезда; пьяного, ползущего на четвереньках по обочине; вымершие деревни с полуразвалившимися черными избами; дегенеративные или потасканные жизнью лица их обитателей. Они спускались по нашей протекции в бастующие шахты Кемерово, посещали тюрьмы на арендованном нами вертолете, они первыми снимали последствия тайфуна «Джуди» на Дальнем Востоке: вздутые, плавающие трупы коров, опрокинутые дома, поваленные деревья, – и мы видели, каким восторгом светились их лица.

И Гвидо однажды не выдержал, выдернул из толстого бумажника пять или шесть сотенных долларовых бумажек – целое состояние по тем временам! – и протянул то ли нам, то ли пилотам, а кто-то из нас купеческим жестом сунул эти бумажки обратно: «Брось, парень, не мелочись, это мы не за деньги – для тебя, друга, делаем!» – знай, мол, наших. И мы хлопали их по плечам.

Идиоты! Мы – идиоты! Эти итальянские ребята не коров мертвых видели, не грозную стихию, а много тысяч долларов, за которые они эти сюжеты продадут мировым телеагентствам!

Если в Бресте, как вы, надеюсь, помните, наши непьющие иностранцы лишь пригубили шампанское, то чем глубже мы в нашу страну заезжали, тем больше она расшатывала в них устои цивилизации.