Дураки и умники

Ася еще студенткой иняза приходила в отдел культуры «Южного комсомольца», где ей давали задание посмотреть какой-нибудь новый фильм или спектакль местного театра и написать рецензию. Первая же Асина рецензия оказалась настолько умной и профессиональной, что ей тут же выдали удостоверение внештатного корреспондента и просили наведываться почаще, а когда подошло время распределения, тогдашний редактор, понимавший кое-какой толк в культуре, договорился с ректором университета, и Асю распределили в газету. Было это давно, лет уже десять назад, и все эти годы Ася Асатурова проработала в отделе культуры, пересидела двух заведующих и лет пять назад сама стала заведующей. После этого ей уже редко удавалось писать рецензии, а надо было заниматься массой других вещей — работой сельских клубов, пропагандой музыкальной культуры и деятельностью творческих союзов (особенно много хлопот доставляла местная писательская организация, вечно сотрясаемая внутренними распрями), а также таким малопонятным делом, как эстетическое воспитание молодых читателей. Ася писала большие, очень серьезные материалы, выдававшие сильный ум и обширную эрудицию автора. Но с каждым своим материалом она мучилась так, как будто это была ее первая статья в газету. Всякий раз, садясь писать, она ненавидела себя и белые листы бумаги, и тему, и своих героев. Писала ночами, засыпала над листами где-нибудь часа в два ночи, потом бросала все, ставила будильник на шесть утра и снова садилась и писала. В конце концов всегда получался добротный, умный материал, но всегда ей казалось, что плохо, бездарно, что все не так. Ася была излишне требовательна к себе и наделена чрезмерным чувством ответственности.

Майя Мережко появилась в газете как раз в тот год, когда Ася стала заведующей, ее и посадили на освободившуюся в отделе ставку корреспондента. Майя Мережко была то, что называется «молодой специалист» — только что окончила факультет журналистики Ленинградского университета, о котором бесконечно вспоминала и рассказывала всякие истории. С Ленинградом у Майи была связана одна неразделенная любовь и одна хоть и разделенная, но все равно несчастная, про которую она постоянно рассказывала, найдя в Асе благодарного и все Понимающего слушателя. В отличие от Аси Майя писала легко, взахлеб и помногу, при этом она имела обыкновение влюбляться в каждого нового своего героя, кем бы он ни был. Если на гастроли в Благополученск приезжал, например, театр им. Моссовета, Майя, вся дрожа от волнения, шла беседовать с Георгием Тараторкиным и, само собой, тут же в него влюблялась. В другой раз гастролировал ансамбль «Песняры», и тут уже бедной Майе приходилось влюбляться в самого Владимира Мулявина. Влюблялась она платонически, в творческом смысле, хотя пару раз случалось и по-насто-ящему, но, правда, быстро проходило. Вернувшись с очередного задания, она слонялась по редакции и вместо того, чтобы садиться и писать, рассказывала в отделах и в коридоре какие-то детали и черточки, восхищаясь героем своего будущего материала, так что, когда доходило, наконец, до листа бумаги, выяснялось, что писать уже нечего — Майя полностью выговорилась. В таких случаях она начинала выдумывать и писала в общем всегда больше о себе, нежели о своем герое, — о том, как она, журналист Майя Мережко, впервые его увидела, и что она, Майя Мережко, подумала и почувствовала, и что потом оказалось в действительности… Впрочем, писала она хорошо, главное — искренне, но все же не хватало пока чего-то, а чего — она и сама не знала, и никто не знал, даже умная Ася.

Майе не хватало самостоятельности и жизненного опыта, и кончилось тем, что редактор именно ее назначил и. о. заведующей в отдел воспитания учащейся молодежи, детей и подростков — вместо ушедшей в декрет Раи Шеремет. Майя плакала и ни за что не хотела уходить из отдела культуры, но пришлось, и теперь, едва сдав в секретариат свои октябрят-ско-пионерские странички, она тут же шла к Асе — покурить и посплетничать о безжалостном редакторе.

Борзыкин посмотрел на Майю долгим, задумчивым взглядом и сказал:

— Сделаешь отклик студента — ленинского стипендиата.

— Ну Владилен Иванович! Я же только что в праздничный номер делала ленинского стипендиата! — заныла Майя. — Вы думаете, у нас их сколько? Я того еле нашла.

— Ничего страшного, можешь его же и повторить, в праздник все равно никто газету не читает, — резонно заметил Борзыкин и перевел свой задумчивый, но сразу смягчившийся взгляд на Асю.

Ася была единственным человеком в редакции, кого Борзыкин побаивался: она была слишком умная и при этом имела дурацкую привычку говорить в глаза все, что думает, так что рядом с ней Борзыкин всегда чувствовал себя немножко неуютно и никогда не знал, чего от нее ожидать в следующую минуту.

— Какие есть предложения? — спросил он совсем не строгим, а даже как будто ласковым голосом.

— Ну не знаю… Может быть, Кормильцева взять?

— А что? Может, и Кормильцева, — согласился Борзыкин. — Его ж в Союз приняли?

— Пока нет, но вот должны.

Редактор покачал головой, выражая искреннее сожаление.