Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Подпольные организации создают группы проповедников, подобные ангелам, иногда спускающимся на землю. Они ходят среди обычных людей, как ангелы, излучая божественный свет, видимый только таким же, как они. Но эта тайная власть избранных не была единственным источником привлекательности Коммунистической партии. Ее доктрина сулила блестящее будущее и героическую борьбу на пути к нему. Европейское общество практически уничтожило себя в Первой мировой войне, которая обернулась для простых людей одними потерями при полном отсутствии приобретений, способных хоть как-то это компенсировать. Для молодых интеллектуалов, разочарованных в реальном будущем, утопия стала ценным достоянием. Только ей можно было доверять, причем именно потому, что в ней не было ничего реального. Она требовала жертвы и преданности. Она наполняла жизнь смыслом благодаря формуле, которая позволяла превратить отрицание в утверждение, а любое разрушительное действие представить актом творения. Приказы утопии безжалостные, тайные, но не терпящие возражений, предписывали предать всех и вся, что стоит у нее на пути, а это означало: всех и вся вообще. Перед этим не мог устоять никто из пытавшихся взять реванш над миром, который они отказались принять у предыдущих поколений.

Не только на жителей Великобритании Коммунистическая партия оказывала свое пагубное влияние. В сильной и не оставляющей никого равнодушным книге Чеслав Милош описал сатанинскую власть коммунизма над польскими интеллектуалами его поколения, закрывшими сознание для любых контраргументов и поочередно искоренявшими все формы приверженности, которыми жили их сограждане, а именно преданность семье, церкви, стране и правопорядку [Milosz, 2001; Милош, 2011]. Писатели, художники и музыканты Франции и Германии также подпали под чары. Коммунистическая партия привлекала не конкретными политическими мерами или какой-либо внушающей доверие программой действий в рамках существующего порядка. Она обращалась к глубинному разладу представителей интеллигенции, вынужденных жить в таком мире, где не осталось ничего реального, во что еще можно было верить.

Способность партии превращать отрицание в утверждение, а отречение в освобождение служила именно тем средством психотерапии, в котором нуждались потерявшие всякую религиозную веру и гражданскую привязанность. Их состояние от имени всей французской интеллигенции хорошо описал Андре Бретон во «Втором манифесте сюрреализма» 1930 г.:

Все годится, все средства хороши для разрушения прежних представлений о семье, о родине, о религии <…>. [Сюрреалисты] замечательно умеют пользоваться прекрасно разыгранными сожалениями, с которыми буржуазная публика <…> встречает никогда не покидающее сюрреализм желание дико смеяться при виде французского флага, выплевывать свое отвращение в лицо любого священника и обращать против каждого случая соблюдения «первейших обязанностей» весьма болезненное оружие сексуального цинизма[15].

Как бы ребячески все это ни выглядело в ретроспективе, это был довольно прозрачный призыв о помощи. Бретон вопиет о системе верований, которые дали бы новый порядок и форму включенности, способной превратить все негативное в позитивное и переписать все отрицания на языке самоутверждения.

Хобсбаум имел больше причин присоединиться к Коммунистической партии, чем многие другие ее новобранцы. Он родился в Александрии, в еврейской семье, осиротел в детстве и жил с усыновившими его родственниками в Берлине, где в самые уязвимые свои годы перенес травму прихода Гитлера к власти. В последний момент перебравшись в Англию вместе со своей приемной семьей, он оказался лишенным корней, травмированным, с умом, начисто очищенным от каких бы то ни было привязанностей. И все-таки он жаждал участвовать в интеллектуальной жизни, которая так ему подходила и звала на войну с фашизмом. Он с непоколебимой преданностью присоединился к коммунистическому делу и изучал способы, которыми мог продвинуть его путем научных изысканий.