Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Позиция левых ясно обозначилась, как только появилось само различие между левыми и правыми. Левые полагают вслед за якобинцами времен Французской революции, что блага в мире несправедливо распределены. И корень этой проблемы не в человеческой природе, а в узурпации власти и прав господствующим классом. Они определяют себя через оппозицию к действующей власти как поборников нового порядка, который удовлетворит давние жалобы всех угнетенных.

В обоснование стремления к новому порядку обычно приводят два его характерных признака: освобождение и «социальную справедливость». Отдаленно эти понятия соотносятся с идеями свободы и равенства времен Французской революции, но только отдаленно. Освобождение, проповедуемое левыми движениями сегодня, подразумевает не только свободу от политического угнетения или право заниматься своим делом, не опасаясь чьего-либо вмешательства. Под ним понимается избавление от «структур»: институтов, обычаев и конвенций, слагающих «буржуазный» порядок и образующих общую систему норм и ценностей, лежащих в основе западного общества. Даже левые мыслители, которые избежали влияния либертарианства 1960-х, считают свободу формой избавления от социальных ограничений. Большая часть их работ посвящена деконструкции таких институтов, как семья, школа, закон и национальное государство, посредством которых до нас дошло культурное наследие западной цивилизации. Эти авторы, наиболее ярким из которых был Фуко, называют «структурами господства» то, что другие считают просто инструментами гражданского порядка.

Освобождение угнетенных – бесконечное дело: едва одни жертвы окончательно сбрасывают оковы, как на горизонте появляются новые. Спасение женщин от мужского гнета, животных от жестокого обращения, гомосексуалистов и транссексуалов от «гомофобии» и даже мусульман от «исламофобии» – все это вошло в новейшие политические программы левых, чтобы соответствующие положения были зафиксированы законодательно и реализованы комитетами, действующими под контролем чиновников. С течением времени старые нормы социального порядка утрачивают влияние, а иногда даже оказываются под запретом как нарушение «прав человека». И действительно во имя «освобождения» принимается куда больше законов, чем когда-либо издавалось для его сдерживания. Только подумайте, сколько нормативных актов сегодня обеспечивают «недискриминацию»!

Точно так же цель установления «социальной справедливости» – больше не равенство перед законом и не равные гражданские права, за которые выступало Просвещение. Теперь желаемый итог – это полная перестройка общества, после которой привилегии, иерархии и даже неравное распределение благ будут либо преодолены, либо оспорены. Более радикальный эгалитаризм марксистов и анархистов XIX в., стремившихся к отмене частной собственности, сейчас, по всей видимости, не слишком востребован. Но за лозунгом «социальной справедливости» скрывается другой, более жизнеспособный взгляд на мир, согласно которому неравенство в чем бы то ни было – собственности, досуге, законодательно закрепленных привилегиях, общественном положении, образовательных возможностях – во всем, что мы могли бы пожелать для себя и своих детей, – несправедливо, пока не будет доказано обратное. В любой сфере, где мы имеем возможность сравнивать социальное положение людей, равенство – это позиция по умолчанию.

Благодаря невыразительной манере изложения в трудах Джона Ролза эту посылку можно не заметить. Призывы Дворкина к «обращению как с равными» в противоположность «равному обращению» уже настораживают. Но еще важнее то, что идеи такого плана сметают все на своем пути. Ни один обычай, институт, закон или иерархия, никакая традиция, особенность, правило или долг не могут превзойти равенство, если они лишены независимого источника легитимации. Все, что не отвечает цели равенства, должно быть снесено и перестроено. Если институт или обычай передаются из поколения в поколение и пользуются широким признанием, то это все равно не является аргументом в их пользу. Таким образом, преследование цели «социальной справедливости» становится плохо скрываемой попыткой «зачистки» истории, к которой всегда стремились революционеры.