Дураки умирают

Тогда я об этом не подозревал, но в подразделениях у меня появлялись друзья, которые потом помогли спасти мою шкуру. Опять же, я установил еще одно правило. Любой человек творческого труда — художник, писатель, артист, суетливый театральный режиссер — зачислялся в резерв бесплатно. Я принял такое решение, потому что сам больше не писал, не горел желанием писать и из-за этого тоже испытывал чувство вины. В общем, вина накапливалась, совсем как деньги. И я избавлялся от этого чувства в классической американской манере, творя добрые дела.

Фрэнк упрекал меня в отсутствии деловой хватки. Я слишком хороший парень, мне надо становиться круче, а не то из меня будут вить веревки. Но он ошибался. Я давно уже не был тем хорошим парнем, каким, по его разумению, виделся другим людям.

А кроме того, я заглядывал чуть вперед. Большого ума для этого не требовалось. Я понимал, что эта лафа должна закончиться. Слишком много людей знало об этом. Сотни гражданских, занимавших такие же должности, что и я, брали взятки. Тысячи резервистов зачислялись на шестимесячную программу за деньги. Меня это по-прежнему забавляло: люди платили деньги, чтобы попасть на армейскую службу.

Однажды ко мне пришел мужчина лет пятидесяти со своим сыном. Сам — богатый бизнесмен, сын — начинающий адвокат. Отец протянул мне целую пачку писем от политиков с просьбой посодействовать в положительном разрешении вопроса. Он поговорил с армейским майором. Пришел на занятие подразделения и поговорил с подполковником. Они приняли его очень вежливо, посетовали на жесткую систему квот. Вот отец и появился у моего стола, чтобы фамилия его сына, Хиллер, переместилась в первые строки официального списка. Звали сына Джереми.

Мистер Хиллер торговал «Кадиллаками». Сын заполнил анкету, мы поболтали.

То есть болтали я и мистер Хиллер, а сын молчал в тряпочку, очень смущенный.

— И сколько ему придется ждать, прежде чем вы зачислите его в резерв? — спросил мистер Хиллер.

Я откинулся на спинку стула, ответил стандартно:

— Шесть месяцев.

— Его призовут раньше. Я был бы вам очень признателен, если бы вы могли что-нибудь для него сделать.

Вновь последовал обычный ответ:

— Я всего лишь клерк. Вам могут помочь только офицеры, с которыми вы уже говорили. Или обратитесь к вашему конгрессмену.

Он пристально посмотрел на меня, достал визитку.

— Если вы захотите купить автомобиль, обратитесь ко мне. Я дам вам минимальную цену.

Я взглянул на визитку, рассмеялся.

— В тот день, когда я смогу купить «Кадиллак», мистер Хиллер, я уже не буду здесь работать.

Мистер Хиллер дружелюбно улыбнулся.

— Пожалуй, вы правы. Но, если вы сможете мне помочь, я в долгу не останусь.

На следующий день он мне позвонил. В голосе слышалось обаяние опытного коммивояжера. Он осведомился о моем здоровье, отметил, какой хороший выдался денек. Сказал, что моя вежливость и отзывчивость произвели на него неизгладимое впечатление, раньше, мол, имея дело с чиновниками, он сталкивался только с безразличием и грубостью. Чувство благодарности настолько переполняло его, что он, случайно узнав о продаже «Доджа» прошлого года выпуска, купил его и готов продать мне по себестоимости. Не смогу ли я встретиться с ним за ленчем и обсудить сей предмет?

Я ответил мистеру Хиллеру, что за ленчем встретиться с ним не смогу, но готов подъехать в его салон после работы, по пути домой. Находился салон в Рослине, на Лонг-Айленде, в получасе езды от моего жилищного комплекса в Бронксе. Приехал я до того, как стемнело. Припарковал машину и побрел среди «Кадиллаков», обуреваемый внезапно проснувшейся жадностью. Огромные, прекрасные, сверкающие автомобили, золотистые, кремовые, темно-синие, ярко-красные. Заглянув в кабину, я увидел мягкие коврики на полу, роскошную обивку сидений. Я никогда не был фанатом автомобилей, но тут просто воспылал любовью к «Кадиллакам».

По пути к длинному кирпичному зданию я миновал светло-синий «Додж». Очень милый автомобильчик, который я полюбил бы с первого взгляда, если б не эта прогулка среди гребаных «Кадиллаков». Я заглянул в кабину. Обивка хорошая, но в сравнении с «Кадиллаками» полное дерьмо.

Короче, я полностью вжился в образ вора-нувориша. За последние месяцы во мне произошли забавные перемены. Я очень печалился, когда брал первую взятку. Я думал, что до конца своих дней буду корить себя за это, я же всегда гордился своей честностью. Так почему же теперь мне так полюбилась роль взяточника и мошенника?