Дураков нет

Но в день игры Салли было не удержать. Он догонял противников, которые бегали быстрее него, сбивал с ног тех, кто был в два раза крупнее. Порой он подводил команду, бросив свою позицию на поле, но чаще это оказывалось к лучшему. После того как Салли срывал очередную комбинацию, взбешенный Клайв-старший вызывал его к боковой линии, чтобы дать нагоняй. Иногда Салли подходил, иногда нет. Зачастую Клайв-старший не успевал заменить его, как Салли уже ловил упущенный мяч или перехватывал пас и шел с мячом к тренеру, чтобы тот осознал: Салли поступил умно. “Будь у меня дюжина таких, как он, – качал головой Клайв-старший, – какая бы получилась команда”. И разумеется, ошибался. Будь у него дюжина таких, как Салли, от команды попросту ничего не осталось бы.

Клайву-младшему, как сыну тренера, дозволялось околачиваться возле скамьи при условии, что он не будет путаться под ногами. Там-то, у боковой линии, он и влюбился в Салли, и усомнился в собственной мужественности. Даже в десятом классе Салли был для восьмиклассника Клайва-младшего идеалом: находчивый, безрассудный, презиравший авторитеты и, что самое главное, нечувствительный к боли. Салли словно и не интересовало состязание – до той минуты, пока кто-нибудь из команды соперника не делал меткий бросок или выкрикивал оскорбление, тут Салли менялся в лице. Если он не мог победить в игре, он затевал драку и побеждал в драке. Если не мог победить в затеянной драке, то все равно с нарастающей яростью накидывался на всех, кого не мог победить, словно эта битва становилась для него еще важнее, поскольку он сознавал невозможность победы. Салли как никто умел подниматься на ноги после падения и, возвращаясь к своим – хромой, в синяках, из носа течет кровь, – продолжал бросать через плечо оскорбления тому, кто поверг его наземь. Клайв-младший наблюдал за ним с жутким восторгом и щемящей тоской.

Сами по себе ужасные, эти чувства – восторг и тоска – остались бы неизменными, но в августе, накануне последнего учебного года Салли, его старший брат погиб в аварии: возвращался в субботу вечером пьяный из Шуйлер-Спрингс и столкнулся лоб в лоб с другой машиной. Клайву-старшему было жаль Салли – тот тяжело переживал смерть брата – и жаль своей футбольной команды, ей Салли нужен был собранным. Все знали, что творится у парня дома: отец, пропойца, дерется в барах, мать, запуганная мышка, находит скудное утешение в католической церкви и в прохладном сумраке конфессионала, где никто не увидит ее фингал, исповедуется в мужниных грехах. И однажды вечером Клайв-старший пригласил Салли на ужин, а после предложил заходить в любое время, это приглашение Салли воспринял буквально. И до конца футбольного сезона обосновался у них в столовой. Поначалу мисс Берил ставила на стол тарелку для Салли после его прихода. Через несколько дней рассудила, что проще сразу накрывать и на него тоже. Собственной сократившейся семье мальчик явно предпочитал семейство Пиплз, их стол, их пищу.

Вообще-то на стол обычно накрывал Клайв-младший и вынужден был против воли оказывать гостю радушный прием. К тому времени Клайв-младший и сам стал старшеклассником, и непонятная ему тоска, с которой двумя годами ранее он следил за Салли, сменилась столь же недостижимым желанием быть на него похожим: Салли ныне встречался с новым предметом мечтаний Клайва, одиннадцатиклассницей Джойс Фримен, – Клайв-младший не отваживался даже заговорить с ней, слишком она была красива и популярна. Клайву-младшему совершенно не хотелось, чтобы Салли околачивался у них дома, где сияние самого Клайва-младшего и без того уже потускнело под гнетом родительского разочарования. Поэтому Клайв-младший всеми правдами и неправдами стремился показать Салли, что ему здесь не рады. Если в доме находилась тарелка с щербинкой, он непременно ставил ее там, где сядет Салли. Если у вилки был погнут зубец, она тоже доставалась Салли – вместе со стаканом, который накануне плохо помыли. Любой бы понял намек, но Салли упорно ничего не замечал и не обижался. Уколов губу погнутой вилкой, он всего-навсего выпрямлял уязвивший его зубец, зажав грязными большим и указательным пальцами, поднимал вилку к свету, чтобы убедиться, что теперь все зубцы ровные, и говорил: “Вот так, крысеныш”. А поскольку на самом деле зубец так опасно погнул не кто иной, как Клайв-младший, ему казалось, будто Салли обращается не к вилке, а к нему.