Дурдом - это мы(СИ)

Кроме доцента, как бельмо в глазу, был ещё один тип. Этот числился в ассистентах, хотя по возрасту годился профессору в товарищи. Он, собственно, и был его товарищем, другом- соперником, однофамильцем к тому же. У них и инициалы почти совпадали. Звали великовозрастного ассистента Махмуд Алиевич.

-- Жадничает, не хочет ехать в Москву, организовывать всё это дело, поэтому и сидит в ассистентах, - говорил профессор близким людям в больнице.

А зачем Махмуду ехать куда- то, зачем проталкивать докторскую? Чтобы впоследствии, в качестве полноправного партнёра вступить в вечно кипящую свару среди высших чинов в научных кругах? Один завкафедрой ненавидит и поливает грязью другого, оба они временно объединяются против третьего, демонстративно не посещают мероприятий, организованных вражеской группировкой, с удовольствием выслушивают и повторяют нелепые, зато порочащие друг друга слухи. . . Зачем? Ему и так неплохо. Больные его любят, валом валят, подстерегают везде, особенно женщины, Он высок, массивен, голубоглаз, громогласен. Умеет оглушительно хохотать, декламировать фарсидские стихи, перекидываться остротами со слушателями -- врачами на лекции, не гнушается их компанией (и его охотно приглашают), не боится уронить авторитет. И знает "малую психиатрию" -- все эти неврозы, психопатии -- как бог. Если б Мамеду Мамедовичу да половину Махмудова обаяния и красноречия -- вот был бы профессор!

Мамед Мамедович и сам сознавал, что вся его отработанная корректность и выдержанность своих не обманывает, а вот чужих отпугивает. Бывает, родственники больного подходят к секретарше и просят допустить их к шефу. Иза распахивает дверь кабинета, в глубине которого в кресле, покрытом белой медвежьей шкурой, восседает Мамед Мамедович. Родственники смотрят на него несколько мгновений, затем отворачиваются и говорят Изе: "Нет, не этот, другой!" А проклятый Махмуд не опровергает их, не вешает над своим столом в ассистентской табличку: "Непрофессор Мамедов М. А. ", а в ответ на упрёки и обиды Мамули заявляет: "Профессор -- это не звание, профессор -- это состояние души и тела, как ты не хочешь этого понять!" И добавляет: "Я ведь не забираю твою зарплату!". Этого ещё не хватало.

Так вот, Мамед Мамедович кое-как отчитал одну из последних в курсе лекций. Прошёл почти целый час, во рту у него пересохло. Слушатели валяли дурака: кто тихонько переговаривался, кто читал газету, рисовал чёртиков. В первом ряду, как заведено, сидели в основном сотрудники кафедры- из уважения, и самая красивая слушательница, из Орджоникидзе, кажется. В последнем- ординатор Фаня и трудинструктор Кама. У самых дверей наготове -- старший лаборант доктор Мурсалов, он же Пузатик.

Для лаборанта он был староват и лысоват. Профессор взял его несколько лет назад из загородной больницы, расплатившись таким образом с одним близким человеком. Но Пузатик внутренне оказался таким же несимпатичным, как и внешне: наушничал, подличал и выслуживался, сам же был бездарен. Мамед Мамедович не повышал его (как было обещано), несмотря на его непревзойденную преданность, и уже решил при случае от него избавиться, взяв вот хотя бы Фаню, хоть смотреть будет приятно.

"Пора кончать". Он кивнул старшему лаборанту, тот моментально вскочил и исчез за дверью.

-- Итак, на сегодня достаточно, -- картинно махнув рукой, он откинул рукав халата, блеснув при этом запонкой и перстнем, взглянул на своё запястье, украшенное великолепными японскими часами. -- Я вас отпускаю. Но время ещё не истекло, поэтому посмотрите одну больную по теме прошлой лекции -- МДП.

Углом глаза, не повернув головы, он видел, что курсантка из Орджоникидзе убрала с колен блокнотик и закинула ногу на ногу. Коротенькая юбка скрылась из виду. Ближе всех к ней сидел Расим Султанович, изящный и сухой, как цветок из гербария. Жизни в нём было столько же, сколько в таком засушенном цветке. Конечно, не на него рассчитаны голые ножки- а на роскошного, неотразимого, но, впрочем, не нуждающегося в случайных, неизвестно чем чреватых связях профессора.

Воротился старший лаборант вместе с объявленной больной. Это была Леля Лискер, переводчица с четырёх языков, частая гостья в психиатрической больнице. За последние годы она немного похудела и пожелтела, но осталась, несомненно, тою же Лелей.

-- Расскажите, Леля, о себе. Что с вами, почему вы здесь, -- Пузатик с отчаянной дерзостью человека, всячески скрывающего свой маленький рост, уселся на стул рядом с профессором.

-- Ну вот, я многих здесь знаю. Вот доктор знакомая сидит, и этого вот доктора помню. Болею я давно, фазы, фазы, в молодости думали, живая девочка, чересчур живая, а это фазы. А когда депрессия, это страшно. Вот как у Бодлера в "Цветах зла", помните? Впрочем, я забыла, память никуда. Но что в детстве, школе, в институте учила, помню, с этим умру.

-- Вы, Леля, расскажите подробнее, как у вас начинается, как развивается. Чего больше, депрессии или мании?

-- Депрессии, доктор Мурсалов, вы сами знаете, что депрессии. И жить не хочется, сколько раз ночью по городу ходила, хоть бы кто убил.