Дурдом с мезонином

— Глафира обвиняла в поджоге своего дома некую Ларису Дмитриевну — директрису детского центра опережающего развития «Маленькие гении». Разумеется, мы сочли заявление бредом. Ничто не указывало на то, что такая уважаемая дама вдруг станет шнырять по ночам с канистрой бензина в руках. К тому же в качестве мотива для совершения поджога гадалка указывала какие-то невероятные вещи.

— Какие, например?

— Она написала, что с помощью гадания на гречишных зернах сумела проникнуть в самую глубину черной души директрисы. И что та об этом каким-то мистическим образом догадалась, какой-то обитатель тьмы ей это сказал. И теперь директриса боится и ненавидит Глафиру за то, что гадалка знает о ее истинных планах. И, мол, директриса хочет извести Глафиру насмерть, так что последняя ее боится и просит нашего заступничества.

— Вы ни в чем не виноваты! — решительно заявила Аня.

— Это и впрямь смахивает на бред, — поддержала ее и Лидуся.

— Получи я такое послание, вызвал бы к отправителю психиатров!

Майор покачал головой:

— Но на деле-то оказалось, что, прояви мы бдительность, убийств Славы и Ани можно было бы избежать.

— Глафира сама виновата, что не призналась вам полностью.

— Провидица явно знала или догадывалась о том, что с ее приемной дочерью творится что-то не то.

— Когда мы у нее были, она всячески пыталась отвадить нас от Славки. Даже смертью пугала, которая, дескать, ждет всякую женщину, которая захочет оказаться рядом с ним.

— Наверняка знала что-то о готовящемся преступлении.

— Или просто для своей Анечки старалась. Чужих девок от ее жениха отваживала.

— Наверняка они с Аней были близки. Неспроста же Глафира оставила налаженный быт и метнулась сюда. Она поехала следом за своей приемной дочерью, не хотела оставлять ее одну. И потому Глафира должна была прямо написать вам в заявлении, что ее приемная дочь свихнулась от ревности и с попустительства директрисы планирует убийство своего жениха, а также его родителей! Вот тогда бы вы и приняли меры, чтобы избежать жертв. А вот если бы вы этого не сделали, тогда и могли бы себя корить.

— А так нечего себя ругать, вашей вины в этих преступлениях нету.

— Вы поступили так, как и должны были поступить.

— Вы всегда так делаете!

— Это все знают!

Но, несмотря на их дружные заверения, майор все-таки выглядел смущенным и все порывался объяснить, что для хорошего сыщика очень важно в первую очередь чутье. А у него, похоже, чутье притупилось. И раз так, то пора ему на покой. Редко встречаются люди, которые стараются быть в первую очередь честными с самими собой. Друзья поэтому еще больше зауважали майора. Пусть тот и совершил промах, но не стыдился в нем признаться.

Чтобы отвлечь этого сверхпорядочного человека от его тяжелых мыслей, Лидуся воскликнула:

— Но я не понимаю, а кто же все-таки вредительствовал у нас в центре? Ведь вредитель был! Кто это? Анна Савельевна?

Ее вопрос вызвал бурное обсуждение. Убийства убийствами, а кто испортил динамики на открытии центра, кто стащил речь директрисы, кто сломал плиту на кухне и потравил невесть чем детей, так и осталось невыясненным. За крупными преступлениями более мелкие отошли как бы в тень. Но они никуда не исчезли. И еще нужно было найти человека, их совершившего.

Майор взглянул на кучку поваров, устроившихся в уголке столовой поближе к своей кухне.

— Ну что? — спросил он у них. — Каяться будем?

Все с удивлением посмотрели в ту сторону. Повара шушукались и молчали. Неожиданно вперед вышла Тамара Васильевна.

— Ладно, — произнесла она громко. — Чего уж там! Такого тут про уважаемых людей наговорили, куда мне против них. Признаюсь и я тоже!

— Тамара Васильевна?

— Это я портила вещи! — заявила повариха, вызывающе глядя по сторонам. — Да! Я! И слабительное в еду детям подложила тоже я. Не думала, правда, что их так сильно выворачивать станет. Хилые они какие-то оказались. Мне-то мать касторку с детства в рот целыми ложками заливала, и ничего, в туалет сбегаю — и порядок. А им я всего-то касторовым маслом вместо оливкового салатик заправила, а их вон как разобрало. До больницы дело дошло. Не хотела я детям вредить и потому после последнего случая перестала это делать. Испугалась за детей-то.

— Но зачем вы вообще это делали?

— А затем! Вот скажите мне, почему она вся такая из себя важная да уважаемая, а я у нее вроде как никто? Почему у нее и деньги, и власть, и люди к ней с почтением, а меня, кроме моих кастрюль, и не знает никто? Это же я на всех готовлю, для всех стараюсь, почему ей уважение, а не мне?

— Это вы про кого сейчас говорите?

— Про Ларису! Про кого же еще!

И Тамара Васильевна продолжила изливать свою душу:

— Вот поглядела на эту несправедливость, поглядела, меня обида и разобрала. Почему, думаю, одним все, а другим ничего? Несправедливо это! Вот меня зло и взяло. Стала я Ларисе вредить. Гадость какую мелкую ей сделаю, а радости, словно миллион выиграла. Так целую неделю и развлекалась.

— Вас же могли поймать.

— Да что-то не поймали, — высокомерно отозвалась повариха. — Сама сейчас призналась. Так-то.