У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,
Ни плясок, ни охот, — а все плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги…
И народ оценил. Да. Для Барклая это на самом деле памятник нерукотворный.
Настала очередь Сашки. Дархана. Дондука.
Песни уже пишут, более того, среди них есть те, которые проживут два века и будут пусть и редко, на специальных камерных концертах, исполняться в России. Ну, например тот же самый «Соловей», слова: Антон Дельвиг, музыка: Александр Алябьев.
Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей!
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоёшь?
Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей!
Это музыка для певиц или певцов с поставленным голосом. Там такие коленца выделывать надо, что и самому соловью не под силу.
Есть Денис Давыдов с его песнями под гитару, например: «Песня старого гусара». Замечательная вещь и Сашкины вояки даже пытались ему напеть.
Но песня из будущего — это другое. Совсем другой ритм, совсем другие слова.
— Господа. Сейчас вы услышите песню на стихи, что написал на калмыцком языке наш гость — дархан Дондук. Песню перевела на русский несравненная Анна Тимофеевна Серёгина. Вы же знаете, что многие азиатские акыны не стихи сочиняют, а сразу песню со своей неподражаемой мелодией. Анна Тимофеевна и дархан напели её нам, и мы с Михаилом Ивановичем Глинкой попробовали подобрать музыку. Времени было мало, и уж что получилось. Будьте снисходительно. Но… — князь Вяземский поднял вверх палец, — я уверен, что завтра первую песню уже будут петь во всех гвардейских полках, и музыканты, подобравшие к ней лучшую музыку, найдутся. Мы с Михаилом Ивановичем в обиде не будем. Песня стоит того чтобы к ней была достойная музыка. Итак, песня называется: «На поле пушки грохотали».
Глинка сыграл проигрыш, по существу, первый куплет и остановился. После чего Вяземский продолжил.
— Там в каждом куплете вторая строчка повторяется дважды, так что, желающие могут нам подпевать. Это сама Анна Тимофеевна предложила. Прошу вас, Мишель!
Народ замер и тут Анна с Ванькой намного громче грянули второй раз:
Может кто и подпевал, но Сашка этого не заметил. И только на четвёртом куплете военные хриплыми голосами подхватили:
И не остановились, а спели и в третий раз.
А когда дошло дело до:
То пели в зале уже все и женщины прижимали вышитые платочки к глазам.
Песня закончилась, но Глинка и Вяземский сыграли последний куплет ещё раз и опять сквозь слёзы в горле его подхватили все.
— Немедленно раздайте всем слова, Пётр Андреевич. Я требую, чтобы песня была исполнена ещё раз, и чтобы у каждого желающего были слова. Несите бумагу и перья! — полковник кавалергард выкрикнул это и полез с Анькой обниматься.
Глава 25
Событие шестьдесят пятое
— Господа! — попытался восстановить порядок хозяин этого шалмана — князь Вяземский, — Господа есть ещё одна песня!
— Петр Андреевич, успеем. А сейчас давай бумагу, перья, чернила, всё что есть, — кавалергарды и прочие гвардейцы обступили бедного внешнеторговца.
— Но, господа, это не уважение к автору…
— Нет, никакого неуважение, наоборот, хотим иметь слова сей волшебной песни и хотим её все вместе сейчас исполнить! — полковник окинул взглядом офицеров, те загалдели.
Сашка стоял чуть в стороне и наблюдал за Дантесом. Русский он знает плохо. Военное дело знает плохо, специальных учителей ему нанимали, чтобы он подготовился к сдаче экзамена. Ещё пока не поручик, а простой корнет. Но надо отдать должное природе и родителям. За метр восемьдесят и кудри на бигуди закрученные вьются. Усики красиво завиты и вообще моська такая симпатишная, женщинам должен нравиться, француз опять так. Картавит.
Так Дантес в общем ажиотаже не принимал участия, стоял чуть в стороне и перемигивался с девицей. Не, ну, может не девицей. Может — мастерицей. Дама была в голубом платье с длинным хвостом. Как ходить только умудрялась.