Дурья башка

Он обошёл конструкцию вокруг. Никаких других познавательных картинок или надписей не обнаружилось. Только одинокая стальная педаль, контуром напоминающая подошву ботинка, торчала вбок на уровне самого пола и всем своим видом просила, чтобы её нажали… Миша нажал…

Конструкция среагировала оперативно. Локатор, или что это там было на самом деле, развернулся, как цветочный бутон, и одним из стальных лепестков залепил Михаилу снизу – точно в подбородок…

На этот раз, очнувшись, он не увидел в вышине над собой никакого женского лица: ни красивого, ни некрасивого. На фоне теряющегося в темноте каменного потолка пещеры над ним склонилась безмолвная Аннушка, задрав бесстыжим образом свою параболическую юбку-антенну.

Она его совсем не любила и не могла любить. Она была железная, и у неё не было сердца.

Наступал новый 1974 год.

Зина задержалась в школе. Её выпускной класс дежурил. Когда все ушли, она с ребятами посидела ещё немного в радиорубке: директрисе объяснили, что надо проверить аппаратуру. Слушали магнитофон и по очереди курили в форточку. Наконец техничке всё это надоело, и она их выгнала на улицу.

На улице в этот последний декабрьский день резко потеплело, и можно было ещё посидеть в беседке детского садика. Сторож, как ему и полагается, не дожидаясь боя курантов, – напился и завалился спать на скрипучей раскладушке, засунув под голову кроличью шапку. Прочие блюстители порядка, которым волею календарного графика и старших начальников выпала горькая доля – дежурить в новогоднюю ночь, тоже особого рвения не показывали, справедливо полагая, что в предновогодний вечер местные хулиганы не будут болтаться по городку, а соберутся компаниями в тёплых квартирах, где у них припасена уже незамысловатая закуска и выпивка. Новый год – святой праздник, даже для хулиганов…

Но в опустевшем городке было несколько человек, которые не стремились в тёплые дома, не смотрели праздничных передач по телевизору и не резали солёные огурцы для салата.

Зина была одной из них.

Новогодняя компания не сложилась, и встречать праздник ей придётся дома, что называется – в кругу семьи. Хотя потом, после двенадцати, можно будет вполне заслуженно оставить маму одну, наедине с «Голубым огоньком», и сходить на горку во дворе десятого дома, где обычно все наши собираются… Но до этого было ещё несколько часов, и домой идти не хотелось… Мать начнёт общаться на разные темы, которые, как она думает, должны интересовать современную девушку. Или будет передавать секреты своих кулинарных рецептов, которые Зина с детства выучила наизусть. Короче, тоска…

Маму, конечно, тоже можно понять: скучно вот так вдвоём с дочерью Новый год встречать. Но Зина-то чем виновата, что отец ушёл… А может и лучше, что он ушёл… Всё-таки мама его никогда не любила. Нельзя, конечно, замуж выходить, если с детства всё о человеке знаешь – жить потом с ним не интересно… Жалко её, конечно. Она ведь уже не молоденькая: тридцать семь скоро исполнится. Хотя… Может быть, и встретит ещё какого-нибудь старичка… Кто знает?

Они ещё немного погуляли, посидели на радиаторе в подъезде кооперативной девятиэтажки и решили расходиться. Серый хотел их с Машкой проводить, но встретил родителей. Они его запрягли в санки и увели с собой в гараж за банками. Девочки ещё немного постояли около Машкиного подъезда, договорились встретиться на горке, и Зина пошла домой.

На улице было тихо и безлюдно. Магазины давно закрылись. Обыватели сидели по домам в ожидании праздника. Было то дурацкое время, когда всё вроде бы уже почти готово, но садиться за столы и идти в гости ещё рано. Часовая стрелка перевалила за цифру десять и медленно подползала к одиннадцати.

Между вторым и третьим городками нормальную дорогу ещё не сделали, и через пустырь, заваленный поломанными бетонными плитами, люди сами протоптали в снегу узкую тропинку. По открытому пространству идти было не страшно, но дальше тропинка утыкалась в деревянные заборы частных домов и разветвлялась на несколько кривых дорожек. Старые домики доживали свой век. В них ещё обитали люди, и кое-где через щели в заборах и костлявые ветки старых яблонь светились окошки. На кривых перекрёстках торчали почерневшие от времени брёвна фонарных столбов, прикрученные толстой проволокой к растрескавшимся бетонным опорам.

Этот район местные называли Мадридом в честь детского дома, где жили ещё до войны дети испанских коммунистов. После войны дети выросли, и все как один уехали на капиталистическую родину. Помещения детского дома поделили на квартиры и раздали поселковым очередникам. Здесь часто снимали жильё молодые офицерские семьи. Днём, когда светло, через Мадрид проходило много людей, и было совсем не страшно, но сейчас его тёмные переулки между кривыми заборами наводили ужас. За состоянием жилищно-коммунального хозяйства тут со времён испанского диктатора генералиссимуса Франко никто не следил, и разбитые лампочки на покосившихся фонарных столбах не менял.