Дурман-трава

— Все уладится, — успокаивал он. — Другой я уже, Майя, не тот легкомысленный дурак. Не тот, Майюшка. Маме дай знать, что я жив-здоров, объясни ей все, пока она не получила извещения от начальства о моей гибели. Это убьет ее. Почему они до сих пор не сделали запрос обо мне?

— Как же, приходил участковый, спрашивал, не слышала ли я чего о тебе, не получала ли писем? А я-то, дура, не догадывалась.

— Я расскажу тебе обо всем. Ты должна знать, на что мы решились. Ты должна поверить, и мне будет легче, сейчас мне нужна поддержка как никогда, Майя. Ты должна мне верить…

— Я верю, верю, родной мой. Как же могу не верить-то. Ко мне ж ты пришел. Как не верить! — И заплакала, неясно отчего — от горя ли, с радости.

12

Утро начинало просыпаться. На небе за восточными склонами выплыло молочное солнце. Туман нехотя поддавался и стекал в низины. В комнату сквозь щели ставен просачивалось солнце и светило все ярче.

Терентий сторожко встал, быстро оделся, посмотрел на Майю. «Надо спешить, ждут ребята», — подумал он и поспешно начеркал записку: «Майка, буду к осени. Не ищи меня, пошел к Шумаку. Беру с собой кое-что из продуктов и шмоток, «Зенит», а двести рублей верну осенью. Не хочу тебя подводить, пусть думают пока, что я сгинул. И как-нибудь предупреди Африкана, что не видел меня. Целую, Тереша». Он осмотрелся, натянул рюкзак, взял ружье и на цыпочках вышел из комнаты.

Терентий миновал крайнюю хату, смотревшую на него темными окнами с обочины дороги, оглянулся в последний раз на тихую деревню и быстро пошагал в сторону Шумака, где его поджидали Колька с Родькой. Рюкзак с продуктами давил плечи. «Обрадуются мужики, — подумал он, — чайку давно не пробовали, а тут еще цейлонский попался. Роскошь…»

Было прохладно. Просека долго петляла вокруг сопок, огибая то недоступные скалы, то большие завалы и зыбкие топи склонных натеков. Дальше шла целина тайги и гор: смешение зеленых, голубых, стальных, желтых, красных цветов — вереска, ягеля, саранки, жимолости, смородины, кедров, сосен, кварца, красноватых осыпей… Терентий посмотрел назад — откуда пришел. Тропа уходила на несколько сот метров к болоту и пропадала за поворотом студеной шиверистой реки. Деревни давно уже не было видно. К югу и северу — всюду спокойная тайга: ни намека на людей, ни надежды на помощь — все осталось за просекой лесорубов.

Тайга не пугала его, лишь одиночество пробуждало в нем тихую тоску, сознание своей ненужности и беззащитности; только на Камчатке приходилось ему испытывать это. И тогда тоже невольно вспоминался обжитой, даже какой-то домашний лес в окрестностях Ленинграда…

Он шел, улыбаясь, легко минуя обтертые погодами колодины и крутые спуски, радуясь всему, что окружало его, разглядывая пестрые, повеселевшие под чистым небом склоны гор, любуясь игрой хариусов в прозрачной речной воде.

Тропа вывела его на поваленный через речку кедр. Он легко вскочил на него, дошел до середины и остановился. На противоположном берегу послышался голос Сухаря:

— Схожу на ту сторону, удочки с вечера оставлены у меня там.

Потом Терентий увидел и Сухаря.

— Здорово, Сухарь, как живы-здоровы?

Глубоко внизу, под сводами темно-красных обрывов-берегов, несла свои воды горная река; она густо, маслянисто обтекала угловатые обломки скал, застрявшие навечно в ее извилистом теле, а дальше, стиснутая крутыми стенами берегов, напружинившись в исполинской мощи, падала с гигантской каменной ступени-трамплина, искрясь и пенясь, в бездну, широко растекалась и успокаивалась на раздольном глубоком плесе, окруженном кедрами-великанами.

— Слышь, Сухарь, давай щелкну на память. Красота-то какая.

— Валяй, — согласился Сухарь, — для всесоюзного розыска сойдет. — Сухарь прислонился к большому суку кедра, что торчал посредине таежного «моста», и встал в позу.

Терентий расчехлил фотоаппарат и вдруг почувствовал какое-то непонятное беспокойство. Сначала он услышал треск, заметил посыпавшиеся у левого берега мелкие камни. Кедр медленно стал сползать вниз. Терентий рванулся было к правому берегу, но опоздал: подгнивший старик кедр, затрещав, надламывался в нескольких метрах от макушки, лежавшей на скале. В какое-то мгновение он успел заметить исказившееся в страхе Колькино лицо и сообразить: если он не оттолкнется от ствола, то будет придавлен к воде всей тяжестью громадного дерева, падающего с многометровой высоты. Поток подхватил Терентия и понес к водопаду.