Дурман

Силы кончились, на обычный голос не хватало. Она не ощущала температуру воздуха, если честно. Одежда ее осталась в палате. Таня спустилась в халате, старом, ветхом, который в отделении на балансе имелся еще из каких-то там запасов. Не было же с собой ничего при поступлении.

— Виталь, мне одежду надо будет какую-то, сменную… — поделилась с ним своими мыслями. — И еще что-то, может. Не знаю…

— Решим, Таня. Все будет. Ты не голодная? — вдруг как-то напрягся он.

— Нет. Не хочется, вообще, — передернула плечами. Опять вздохнула. А потом, вдруг, решилась. — Виталь, прости. Правда. Знаю, что моя вина, хоть и не знала. Надо было не работать столько, не дежурить три ночи подряд. Но эта собака, и Вадим, который забыл марлю в ране, а пес помирал, и я около него сутками… И хозяева так волновались, злились, кричали. А мы с тобой никак толком поговорить не могли…

Прорвало, полилось потоком, не могла уже замолчать. Начала сбиваться и тараторить. Дернулась, выпрямляясь у него на руках. Виталий не особо отпустил, но выпрямиться позволил.

— Я не знала, правда! Если бы хоть предполагала… И не курила бы… Даже в голову не пришло бы…

Опять истерика началась. Всхлипы прорывались и трясти на его руках начало.

— Все! Хватит! Таня!

Он сгреб ее в охапку, прижав голову к груди, так что уже ничего не скажешь. Дышать тяжело. И он ее покачивает. Словно сам не до конца знает, как и что делать.

— Блин! Холодно тебе, ведь чувствую! — ругнулся Виталя.

Ухватил свою кофту за пройму сзади, стащил с себя, на секунду отклонив Таню. И на нее натянул, сверху, балахоном, не позволив руки просунуть в рукава. Не слушая, что Таня попыталась отказаться. И снова крепко обнял, окружил со всех сторон.

Уткнулась носом ему в кожу, как раз над левой ключицей. Боже! Какой он горячий, родной, прямо излучает силу и энергию. Таня от него это словно впитывала. И запах любимый со всех сторон…

— Тебе же холодно теперь… — попыталась все-таки возразить.

Он хмыкнул.

— Не околею, Танечка. И, — Виталий обхватил ее лицо рукой, поднял пальцами за подбородок. Так, чтобы глаза в глаза. — Выбрось дурное из головы, Таня. Не виновата. И у меня тебе просить прощения не за что. Так случилось. Я тоже тебя изводил все это время дай Боже, так что, пойди, еще разберись, кто нервы трепал сильнее тебе. И это же я не озаботился безопасностью, подставляя тебя, Танюша. Не ви-но-ва-та. Ясно?! — сказал, как отрезал.

Тоном таким, что она даже замерла. Распорядился. И в глаза смотрит, вглядывается, изучает что-то.

— Ясно? — повторил, требуя от нее ответа.

Она вздохнула.

— Ясно… — не то, чтобы убедил, но все равно, как-то дышится сейчас проще, потому что он не винит. И рядом. И его запах, его тело укутывает, дурманит.

— Значит все, этот вопрос решили и закрыли, — кивнул Виталий.

Растер ее плечи второй рукой. Оба помолчали минуты две, слушая тихий ветер.

— Ты хотела ребенка, Танюша? — вдруг, совсем иначе, тише и нежнее, спросил он.

Таня закусила губу. Он передвинул руку, надавил большим пальцем, погладил, заставив разжать зубы.

— Не знаю… Я не догадывалась… Но… я была бы рада, Виталь. Да. Хоть и сложно все невероятно. Пусть издергал и измучил. При всем нашем… нерешенном багаже… Я хотела бы нашего ребенка…

В его руках, в его кофте, было так тепло, так хорошо. Странно, холода до этого и не ощущала, вроде, а тепло его каждым миллиметром кожи, казалось, сейчас чувствовала и впитывала. И смотрела ему в глаза, как завороженная. А Виталя продолжал ее подбородок, губы гладить.

— А ты? — вдруг нахмурилась она, додумавшись, что они и не обсуждали никогда.

Может и не хотел? И для него это лучший выход…

Виталя криво усмехнулся, как-то растерянно и неуверенно. Вообще, непривычно так. Как-то открыто, даже откровенно, до той опустошенности и ранимости, что ощущала уже в нем однажды, когда думал, что для друга слабо старается, не справляется.

Он всей ладонью ее щеку обхватил.

— И не думал, даже. Вообще такого варианта не просчитывал, как есть, говорю, — наклонился, еще больше сблизив их лица. — Но сейчас так тошно внутри, Танюша. Охренеть как, просто. И за тебя больно. И… Будто пуля в грудине. И ноет… Наш малой… Это было бы круто. Бл…ин!

Сжал ее так, что «ребра захрустели». Но Таня даже не пикнула, слишком оглушенная, пришибленная его словами. Он же опять откинулся на спинку скамейки, ее себе на грудь уложил, и запрокинул голову, рассматривая небо.

— Будет, Танечка. Все будет еще. Вот, как есть говорю. Хочешь — будет! Сейчас тебя подлатаем. Домой вернемся…

Она рассмеялась почему-то. И на душе от его слов — вдруг легко-легко, и горячо, несмотря на опустошение, хоть и осталась боль.

— Мне теперь полгода лечиться, Виталь. Анализы сдавать. И гормоны пить придется. Я еще, может, толстая стану. Противная. — Он фыркнул. — Да, да, учти, — шмыгнула Таня носом. — И нервная, истерики тебе закатывать стану, — «обрисовала перспективы» своего лечения.

А глаза снова печет от слез, только не хочет его волновать сильнее.