Дурная кровь

Наконец у них образовался список из двадцати восьми человек, рожденных примерно в тысяча девятьсот пятидесятом году. Шестнадцать из них в 1983 году проживали в Стокгольме или поблизости от него. Теперь следовало проверить, кто из этих людей до сих пор живет в Швеции и прежде всего в Стокгольме и близлежащих районах. Таких было четырнадцать.

— Дипломаты есть в этом списке?

— Не знаю. Не думаю. Они же не иммигранты.

— А он не мог работать в американском посольстве?

— Кентукский убийца в американском посольстве? Это уж чересчур!

— Да, конечно. Просто пришло в голову…

— Забудь.

— А приглашенные исследователи? Этот список далеко не полон.

— Мне нужно проветриться, — сказал Нурландер, который, как хамелеон, почти сравнялся цветом лица с повязкой. — Я возьму верхнюю часть до — кто там у нас? — Харолда Мэлори из Васастана. От А до Мэ. Ты бери конец.

Нурландер исчез прежде, чем Нюберг успел посоветовать ему ехать без машины. А то придется потом забирать его из какого-нибудь Дальсхаммара в “состоянии сильного наркотического опьянения”.

Нюберг остался. Он разглядывал каракули Нурландера — список из семи американских граждан, эмигрировавших в Швецию в 1983 году. Морчер, Оуртон-Браун, Рочински, Стивенс, Траст, Уилкинсон, Уильямс. Как можно иметь фамилию Траст^[70]? Папа Дрозд? Интересно, что это значит по-английски?

Гуннар Нюберг чувствовал себя не в лучшей форме и никак не мог собраться с мыслями, что странно. Задание казалось ему скучным и бесперспективным, ему бы хотелось бежать куда-то и брать преступника с поличным. Шок от того, что случилось с Бенни Лундбергом, немного прошел, и теперь Нюберг принялся переживать, что Уэйн Дженнингс сбил его с ног.

Положить Гуннара Нюберга на лопатки не может никто и никогда. Это было правило номер один.

Он засиделся на работе. Подошел к зеркалу, оглядел свое лицо. Повязку сняли, остался только тампон такого типа, как вставляют героическим футболистам, чтобы они могли выйти на поле после остановки кровотечения. Тампон крепился на затылке резинками. Место удара понемногу начало синеть. Нурландер старался не думать о том, что у него делается внутри носа. Почему, черт побери, когда расследование близится к концу, у него всегда какие-то проблемы с внешностью?

Ведь расследование близится к концу, не так ли?

Он вернулся к письменному столу и опустился в кресло. Оно беспокойно скрипнуло. Ему вспомнились черные шутки про конторские кресла, в которые вселяется бес: они превращаются в орудия пытки и насквозь протыкают хозяину прямую кишку. Нюбергу вспомнилась его собственная кровать, и он на всякий случай покачался в кресле, пробуя его на прочность. Раздался неутешительный и слегка угрожающий скрип. “Месть конторских кресел-IV”, голливудский блокбастер, идет на ура, все билеты проданы. Просиженные кресла в кинозале торжествуют и бросают в экран перышки, вытаскивая их из собственных сидений, компьютеры заливаются слезами, занавески сморкаются в самих себя. Офисные помещения поднимают бунт, и скоро он охватывает все американские штаты.

Кресло было только поводом. В чем дело? Нюберг знал: его приступы раздражительности всегда имеют основание. Его что-то будоражит, беспокоит. Почему-то он недоволен этим списком.

Он начал сортировать имена, пытаясь их систематизировать. Трое в центре, двое в северной части города, один в южной. Да, они ведь еще и работают. Значит, их места работы. Худдинге, двое в Чисте, двое в Техническом университете, еще есть Нюнесхамн и Дандерюд. Начнем с Дандерюда. Потом Технический университет, Худдинге, Нюнесхамн. Нет, лучше начать с Чисты, потом Дандерюд, университет, Худдинге, Нюнесхамн. Так, пожалуй, лучше.

Он отложил список и уставился в стену. Откашлялся, спел гамму. Звук получился некрасивый, гундосый. Вот и еще одна травма мешает ему петь. Неприятно. Что это — наказание? Напоминание? Наверное, предостережение.

Опять накатили воспоминания. Гунилла с разбитой бровью. Томми и Танья, их огромные глаза. Почему они вспомнились ему именно сейчас?

Нюберг мог успокаивать себя только одним: он никогда даже пальцем не тронул детей, никогда не поднял руку ни на Томми, ни на Танью.

Наверно, лишение голоса — это кара. Чтобы он не забывал, почему поет. И хотя момент был неподходящий, Нюберг решил действовать.

В Уддевале было два Томми Нюберга. Он позвонил первому. Тот оказался глухим древним стариком. Позвонил второму. Ответил женский голос. Вдали слышался плач грудного ребенка. “Это мой внук?” — подумал Нюберг.

— Попросите, пожалуйста, Томми Нюберга, — проговорил он неожиданно твердым голосом.

— Его нет дома, — ответила женщина. “Красивый голос. Меццо-сопрано”, — подумал Нюберг.

— Извините, можно спросить, сколько Томми лет?

— Двадцать шесть. А с кем я говорю?

— Я его отец, — выпалил Нюберг.

— Что вы городите! Его отец умер.

— Вы уверены?

— Конечно, уверена. Я же его и нашла мертвым. Не валяй дурака, старик, хватит морочить мне голову!