Дурная кровь (СИ)

Она плакала, утиралась рукавом. Рубаха перекосилась, обнажив угловатое бледное плечо. Охотнику очень не хотелось становиться тем, кто откроет колдунье суровую истину. Но девчонке пора бы уже вынырнуть из наивного детства, коль скоро рядом нет того, у кого хватило бы духу уберечь от правды её хрупкую, как ледяная корочка, веру.

Он с содроганием положил ладонь на её плечо. Опасаясь, что оцарапает до крови обкусанным ногтем или прорвавшейся засохшей мозолью, подтянул сползший рукав, закрыл нежную кожу.

— Я знавал много колдуний, — твёрдо сказал он, легонько похлопывая её по спине в знак поддержки. — Таких, как ты, среди них нет. Люди злы и жестоки, дурная. Пора бы тебе это признать, жить легче станет.

Серебряные ленты недвижимыми кольцами упали к её ногам, посветлели, почти исчезли. Но потом Талла подняла голову и… улыбнулась. До чего же дурная эта её улыбка! Так и тянет улыбнуться в ответ…

— Легче? А я не хочу легче, Верд. Я хочу сложно, тяжело, больно. Хочу, понимаешь? Если взамен буду верить, что люди не так плохи, как думаешь ты. Я не дура, охотник. Но я сделала свой выбор. И я не позволю этой деревне сгнить из-за того, что одна-единственная колдунья совершила ошибку.

Она развела руки в стороны и прикрыла глаза, прислушиваясь к чему-то, что пряталось глубоко внутри. От самых кончиков пальцев по венам, ныряющим в лёгкие рукава, под тонкой кожей шеи, под веками побежали, сливаясь в сияющий поток, серебряные звёзды.

Сверкающие нити магии окрепли, превращаясь в бестелесную метель. Они рвались на свободу, но не решались ослушаться воли колдуньи, подрагивали, как верные псы, что изголодались по бегу, но не двинутся с места без команды. Поводки их срастались в единое целое с жилами.

Кивнув сама себе, Талла распахнула глаза.

— Я всё исправлю, — пообещала она и отпустила верных псов.

Нет, прежде не шарахало. А вот теперь — да. Верд закрыл уши, позорно бросив меч, раскрыл рот в беззвучном крике. Всё вокруг заполнили клубы пыли, не давая разглядеть ни на локоть вперёд.

Когда пелена улеглась, в храм ворвался ледяной воздух. Свежий, морозный, закручивающийся вихрями и приносящий за собой сияющие искры. Снежинки? Магия? Не разобрать.

Стены в алтаре не стало. Оскалившиеся камни сиротливо тянулись друг к другу, но теперь уже, видно, им не суждено встретиться. Нити, оставшиеся от магического клубка, дохлыми змеями оседали на землю, втягивались в захлёбывающийся родник, улетали в сторону леса.

Едва придя в себя, охотник подхватил меч и поймал запястье Таллы. Колдунья сильна и упряма. Ей хватило духу вдребезги разбить оставленный кем-то сгусток магии. Храм больше не сдерживал в ловушке птиц и зверей, туман торопливо и недовольно оседал, уступая власть тут же наметённому снегу. И это могло значить лишь одно…

— Я смогла! — колдунья и сама не верила в случившееся. — Я по нему ка-а-а-ак дала! А он и бдыщ! Ты видел? Нет, ты видел? Я по нему — на! А он такой — та-дам-с!

Верд видел. И восхищался, конечно, но делал это всё с тем же суровым непроницаемым лицом, с каким, как говаривал Санторий, и родился. Но он видел и кое-что ещё.

Тающие волшебные звёздочки по зову ветра разлетались в стороны. К озёрной глади, к пустующим домам, к ощерившимся ёлкам, к пока ещё недоверчиво принюхивающимся шваргам…

Санни, чтоб его шварги… Гм… Ну ладно. Санни, ясно, явился на грохот. Не просто явился, а прибежал, запыхавшийся, перепуганный.

— Я, конечно, подозревал, что вы, когда час придёт, ещё нашумите, но чтобы вот так сразу, — он уставился на обрушенную стену и недоверчиво уточнил: — Вы что, ещё и стену… того?

— Сам ты того! — шикнул на него Верд. — Назад, оба. Живо!

— А что слу… Бог с Ножом, огороди…

Верд хмуро стиснул клинок. Бог с Ножом молитву проигнорировал, так что отдуваться опять придётся ему.

— Я шваргов отвлеку, а вы по коням и дёру, — скомандовал он.

— Вот ещё! — фыркнула Талла.

— Тем более, они всё равно сбежали, — добавил Санторий, шаркнув ножкой. — Я пытался удержать, но…

— Тогда мои поздравления, — открыл в себе талант пророка Верд, — мы ща все сдохнем.

— Вообще все? — уточнила Талла.

— Да, милая, — Санни утешающе погладил болезную по голове. — И ты, и я, и Каурка…

— И Хромоножка?

— Хромоножку я сам убью, если она спасётся, — пообещал слуга Богов, смиренно поглаживая наливающийся синяк в форме копыта на груди.

Вообще-то, с точки зрения Верда, эта смерть — лучшая из всех, что могли бы его ждать. Он подозревал, что вполне мог бы захлебнуться в луже после обмывания очередного заказа или схлопотать чем-нибудь тяжёлым по темечку, неосторожно похваставшись отяжелевшим кошелём. Мог насмерть замёрзнуть в сугробе, если бы Талла не спрятала его от лютой метели. А так… со старым не-другом, которого уже и не чаял увидеть, с мечом, что уже не раз и не два выручал наёмника, с девушкой, ради которой, пожалуй, не так уж и страшно лечь костьми. Почему бы и нет?