Дурная примета

Когда это дядя Ханнинг рассказывал такую сказку? Про спички и про бедного мальчика, который хотел их продать и никак не находил покупателей. Тогда он стал зажигать спичку за спичкой, и когда догорела последняя, он замерз. Или это была маленькая девочка? «Кто в мороз на снег сядет и так заснет, тот замерзнет…» Надо идти дальше, шаг за шагом. Скоро должна быть тропинка. Скоро.

И вдруг Евгений оказывается на краю глубокой пропасти. Снежная пропасть у его ног. Вокруг темнота. Виден только один крутой склон пропасти, и он уходит далеко в глубину, очень далеко. Эту пропасть Евгений никогда не видел. Он не знает, что перед ним Ри́ка, не знает, что стоит на ее берегу. Потеряв направление, он заблудился. Ночь кругом, только белеют снега. Мальчик упал духом, он очень устал…

«Если натяну на голову бушлат, то и не замерзну…»

Мягок снег. Евгению еще слышится какой-то далекий зов, потом дядя Ханнинг рассказывает еще одну сказку: «Дело было лет тыщу тому назад…» Только начал он сказку, а Евгений Штрезов уже спит. Он шел в город. Хотел принести полный мешок праздничных даров.

*

Боцман бежит во мгле, выбегает на дорогу, идущую по дамбе, на тропинку, которая ведет в город. Боцман зовет. Он зовет сына. Отец знает, что это он своими побоями выгнал сына из дома. Почти до самого города бежит Боцман.

Когда он наконец находит мальчика — прямо на тропе, закутанного и спящего, легонько стонущего во сне, — у него вырываются слова:

— Господь с тобой, сынок! Пойдем домой, зачем же так-то…

И, неся мальчика на руках весь далекий обратный путь в родную хижину, Боцман впервые приходит к мысли: «Все я делаю наоборот. Ничего я теперь не делаю правильно».

Путь далек. Боцман на руках несет домой сына.

И ноша ему легка.

*

В доме Штрезовых не было праздника. Берта и Боцман тревожились за сына, а Стина, не дождавшись возвращения Евгения, встала, ушла на кухню и на задвижку заперла за собою дверь. Когда Боцман взялся за ручку кухонной двери, оказалось, что она заперта… «Это она заперлась потому, что на меня не надеется». Однако Стина заперлась совсем по другой причине. Прошло семьдесят дней после того несчастного случая на сеновале в Ханнендорфе, ровно семьдесят дней. А в книге, которая досталась Стине от матери, в этой таинственной книге сказано: «Выжди семьдесят дней…»

Стина заперла дверь, чтобы ей не помешали, ибо никто не должен знать, что она затеяла. В плите бушевал огонь, отвратительный запах поднимался из кастрюли… Все исполнила Стина, как предписывала книга. Еще раз с удовлетворением прочла надпись сбоку от рецепта: «Помогает наверняка». Оставалось только выпить отвар. И Стина поднесла чашку к губам. Мороз пробежал по коже, такая это была гадость, но Стина пила глоток за глотком, пока ничего не осталось в кастрюле. Так сказано в книге.

И когда Боцман нес спящего мальчика по лестнице наверх, из кухни слышались громкие стоны.

По всей деревне, почти в каждом доме, голосами хриплыми и звонкими поются старинные песни. Лишь немногие отказывают себе в этом удовольствии. Женщины, живущие здесь на побережье, привыкли изливать свои горести в слезах, и каждый год в рождественскую ночь слезы текут ручьем. Это дает облегчение на несколько часов, может быть на несколько дней праздника, которые, в общем-то, так же унылы, как и будни. В слезах, как и в песнях, вся боль прошедших времен, и так же, как в песнях, в слезах надежды на какие-то перемены.

Не было песен в хижине Штрезовых, каждый молча съел свой кусок пирога, какой же это праздник?

А Фите Лассану сочельник принес драгоценный подарок, наполнил радостью праздничные дни. Ибо когда стемнело, по деревне прошел человек, одетый по-городскому, с чемоданом в руках. Он остановился перед домом Фите Лассана и, прежде чем войти, постучал в окно большими жесткими пальцами. Это был Ханнес, это был брат. Ханнес достал из чемодана небольшой сверток. В нем были краски, масляные краски.

— Это я тебе привез тут кое-что для твоих картин, — как бы между прочим, заметил Ханнес и отвернулся — его смутила радость брата.

— Это ты, Ханнес! Ты в самом деле приехал! — сказал Фите. — Какие чудесные краски!

XI

— Почему же ты убежал, сыночек?

Евгений еще лежит в постели. Сколько он помнит себя, такого еще никогда не бывало, как в это рождественское утро: отец сидит на краю его кровати. И это не во сне, а наяву, сидит на краю кровати, положив локти на колени, и ждет ответа. Ну что ему сказать?

Земля и море и деревья, истрепанные ветром, морозные трудные зимы, скудное, заполненное трудом лето, отцы и матери, согнутые над сетями, скрывающие свою привязанность друг к другу, земля и море, люди с пружинистой походкой — все, все это вырабатывает робость и сдержанность. Нет времени на ласку, нет времени на искренние, нежные слова. «Сыночек», — говорит Вильгельм Штрезов. Вся доброта, вся любовь в этом слове. Но мальчик принадлежит этому краю, и будет принадлежать этому морю, и будет скуп на нежности так же, как теперь его отец…

— Почему же ты убежал, сыночек?