Дурной расклад

И всюду, куда бы мы ни выезжали, над телами стоял Степанов с фотоаппаратом — как священник, читающий отходную. Сгорбленный, худой, он производил зловещее впечатление. Я заметил еще кое-что. Водитель наш становился все более беспокойным, словно всеобщая городская истерия заразила и его. Обычно аккуратный за рулем, он стал водить машину «неотложки» рывками, опасно маневрируя в автомобильном потоке, резко разворачивая руль, отчего всю нашу бригаду бросало на стены. Мы поглядывали на Михаила Пантелеевича и делали многозначительные лица.

Как-то после очередной аварии нужно было доставить пострадавшую женщину в больницу. У бедняжки был разрыв внутренних органов, обильное кровотечение, но шанс спасти ее пока имелся. И вот, Степанова словно охватил паралич. Мы орали, чтобы он давил на газ, и, в конце концов, я не выдержал: отпихнул его на соседнее кресло, сам запрыгнул на водительское и вдавил педаль газа в пол.

Мы долетели до больницы за пять минут. Я не смотрел на светофоры. Я видел, как женщину увозят на каталке в операционную и растирал глаза, потому что не спал больше суток. Где-то сбоку маячил Степанов, но я не стал с ним разговаривать и вместо того, чтобы отправиться домой, последовал за бригадой.

Женщину не спасли. Кровотечение оказалось критическим. Прислонившись к дверному косяку, я смотрел на нее и чувствовал опустошение. Она казалась спящей. Молодая, красивая, ей бы жить и жить. В такие минуты я ненавидел этот мир и силы, что играют человеческими жизнями. Кто-то шаркнул за спиной. Меня охватила ярость.

— Опять вы? Не пущу.

Он смотрел на меня, мрачно, исподлобья. От этого взгляда я разозлился еще больше.

— Никита, успокойся.

— Валите отсюда к хренам собачьим, — процедил я.

В его глазах появилось новое выражение: легкое недоумение, затем досада, а потом и горечь. Он молчал, упорно молчал, этот проклятый старик. Лишь челюсть двигалась в стороны.

— Не в этот раз, — сказал я и шагнул вперед, оттесняя его от операционной. Он не двинулся, и мы оказались почти лицом к лицу.

— Ты не понимаешь… — начал было он.

Я почувствовал, что сейчас взорвусь. Кажется, до него дошло, что я не в настроении спорить. Степанов пошел прочь. Я смотрел ему в спину, сжимая и разжимая кулаки. Вдруг он остановился, обернулся и крикнул:

— Дурак!

Еще пара дней танцев на талом снегу. Однажды, когда очередное тело загружали в задний отсек, я посмотрел на водительское сиденье и увидел там не того, кого ожидал.

— А где Степанов? — спросил я у водителя.

— Заболел.

Сначала я даже не понял, что услышал. Не хотелось переспрашивать. Но на следующий день и в другие дни я не видел Михаила Пантелеевича ни в нарядах, ни в больнице. Это показалось мне странным и необычным. Я поинтересовался в канцелярии, что с ним и мне сказали, что он взял больничный, который до сих пор не закрыт. Обдумав это, я решил навестить водителя. Не знаю, почему принял такое решение. Порой люди совершают необъяснимые поступки.

Я разыскал его адрес и приехал на окраину города, где среди гаражей и складов ютились обшарпанные хрущевки. Пришлось долго звонить в дверь, пока изнутри не послышалось движение.

— Кто?

Я назвался. Последовала долгая пауза.

— Чего тебе надо? — произнес он наконец, и зашелся хриплым кашлем.

— Узнать, как ваши дела.

— Отлично. А теперь проваливай.

— Может, все-таки, откроете дверь?

— Я посторонним людям дверь не открываю, — отрезал он.

Обескураженный, я тупо пялился на табличку с номером квартиры и размышлял, как же поступить в этой ситуации.

— Михаил Пантелеевич, с вами точно все в порядке? — спросил я.

— Да.

— Простите меня за тот раз.

Он немного помолчал и выдал:

— Проехали.

— Когда вы выходите с больничного?

— На следующей неделе.

Я распрощался и ушел.

На следующей неделе Степанов не вышел. Ездить к нему во второй раз я не решился. Весенняя лихорадка продолжалась, и я чувствовал, что начинаю потихоньку прогорать. Еще немного и руки потянутся к сигарете, а затем и к бутылке. Так вот и опускаются. Потом я начну срываться из-за пустяков, сквернословить, а дальше покачусь по наклонной.

Я шел по коридору, когда меня окликнул незнакомый парень.

— Меня прислал Степанов Михаил Пантелеевич.

— А… Как он?

— Умер, — коротко ответил паренек.

— Что? — я опешил.

— Он просил передать вам вот это, — мне в руку упали ключи.

— Зачем? — пробормотал я.