Дурнушка

— Ой, что вы, что вы! — почти испуганно вскричала она. — Сохрани меня, Боже! Здесь хорошо отдохнуть, понежиться после трудового дня, а жить все время в этой роскоши и в этом комфорте ужасно! Разленишься и работать не захочешь. А ведь я вполне чернорабочий человек. Всю жизнь в труде, зарабатывая копейку. Праздность мне непонятна. И замуж выйду — не перестану трудиться. Курсы окончу, сюда с Игнашей вернемся. Школу здесь заведем, ребяток обучать станем. Лечить мужиков, опять, своими средствами, домашними, а то доктор живет далеко, не может сюда часто наезжать. Вот бы вы согласились помогать нам! А?

— Конечно, конечно! — поторопилась я ответить, — хоть сейчас!

— Ишь вы какая прыткая! Сейчас вот вам и подавай. Небось наголодались без дела-то! Нет, вы мне раньше с курсами моими покончить дайте, чтобы, доучась как следует, иметь возможность и других учить. Потерпите малость. Зато потом, как хорошо будет! Вы представить себе не можете, какое отрадное чувство прийти домой после трудового дня и сознавать, что ты провела свое время с пользой для других и для себя, право славно!

Зоя говорила горячо, увлекательно.

Я слушала ее, затаив дыхание. Эта девушка дала мне выход из того состояния неудовлетворенности, которое владело мною все это последнее время. Она оказалась далеко не тем, что я предполагала — эта тонкая, как былинка, хрупкая, но мощная духом и мыслью девушка с ее глубокими суждениями.

И, когда она уходила с грудой книг, данной ей Сергеем, я невольно высказала ей это. Она выслушала меня внимательно и, не дав мне опомниться, быстро обняла меня и порывисто крепко поцеловала в самые губы.

— Вы прелесть, хотя и великосветская барышня! — рассмеялась она. — Вы сами не сознаете, какая вы прелесть!

Я не успела произнести слово, как она уже была за дверью и на весь дом звала Игнашу свежим звонким голоском. 

IX

Няня Анна Степановна не терпела Зои. Она не называла ее иначе, как "хвостотрепкой", и отзывалась о ней с какою-то враждой.

— Ишь, а еще ученой считается. Барышня тоже! Кричит на весь дом, ровно на рынке, ходит хуже кухарки последней. Ни встать, ни сесть не умеет. А всех-то в глаза осуждает, высмеет. А по какому праву?! Что она лучше всех, что ли? Что с лица-то смазлива, так и я не хуже ее в молодости-то была!

— Вы, няня, должно быть, красивая были? — спросила я, чтобы сделать приятное старухе.

— Э-эх!.. Что красота-то, крохотка! Не родись красивым, а родись счастливым! А я-то счастлива была, матушка, господ своих берегла, а они меня за это любили да ценили. Дай Бог и другим такого счастья побольше, чтобы жили все припеваючи да в добрых делах исполняли Его святую волю.

Я любила слушать старуху: она всегда успокаивала меня своими нехитрыми речами. К тому же Анна Степановна, вырастившая целые два поколения водовского дома, приобрела много житейского опыта на своем долгом веку. И сколько интересного, сколько правдивого и хорошего узнала я от нее!

Мой муж часто присоединялся к нам, и тогда иной раз до ночи лилась тягучая, но удивительно образная, плавная речь старухи.

— Говори, говори, няня, а потом я все твои рассказы в книге и отпечатаю, — пошутил как-то во время одной из таких наших вечерних бесед с нею Сергей.

— Ну? — усомнилась она.

— Вот Пушкин, такой великий писатель был, чай, слышала, своей няне-старухе целые стихи посвящал, хорошие стихи! Он ей многим обязан, многое из ее рассказов почерпнул он. Вот так же она с ним беседовала в имении у них, как и ты с нами. Вот и я так же поступлю, и прославимся мы с тобой, нянечка, на всю матушку Русь! — обнимая старуху, заключил Сергей.

Впрочем, он редко баловал нас своим обществом. По большей части мы проводили время вдвоем с Анной Степановной. Сергей по-прежнему был весь углублен в свои работы. Писательская лихорадка все еще не покидала его. К тому же дело издания требовало немалого труда и отнимало у него массу времени.

Однажды мы выбрали свободную минутку и пошли с ним пройтись под вечер.

Было около семи часов. Багряный диск солнца садился за лесом, обливая кровяным заревом целую полосу горизонта. Грязно-серые от талого снега поля раскинулись во все стороны кругом "Довольного". Воробьи весело чирикали, отыскивая зерна. На шоссейной дороге то и дело громыхали телеги, утонув до половины колес в липкой весенней грязи. На мне и муже были одинаковые высокие мужские боты, не пропускающие сырости. Мы шли под руку, близко прижавшись друг к другу, и молчали. Я не знала, о чем думал мой спутник, но мое сердце радостно билось, как всегда, от одного присутствия любимого человека. К тому же веяние весны, возрождение природы затрагивали лучшие струны моего существа, наполняя всю меня юношескою бодростью и новыми надеждами.

— Скоро Пасха, Наташа, — произнес Сергей, с трудом, как мне показалось, отрываясь от своих мыслей, — а там опять Петербург, бабушка, кузина Лили, кузина Кити, дача в Павловске и вечная сутолока и суета… Ты рада?

— Нет! Ты знаешь, я предпочла бы остаться здесь! — ответила я без малейшего колебания.

— А как же наш журнал? Ведь все надо приготовить к августу…