Дурнушка

Зато Зоя работала, как вол. В короткое время она настрочила три, четыре статейки. Правда, она не вносила ничего в них самобытного, оригинального за отсутствием таланта, но зато ее вещи, наполненные ссылками на ученый и классический мир, дополненные ее собственными рассуждениями, очень разумными и верными, доставлявшими интересный материал для журнала Сергея.

***

Накануне Пасхи наш дом принял праздничный вид. В столовой расставили стол, покрытый белоснежною скатертью и уставленный пасхальными яствами, мастерски состряпанными руками Анны Степановны. Старик Роговцев принес мне чудесное деревцо белой сирени, первый весенний дар наших оранжерей. Деревцо не пахло, но необъяснимой нежностью и чистотою веяло от его прелестных белых цветов.

— Точно ты, моя Наташа! — улыбаясь, произнес Сергей, войдя в столовую, — точно ты: ты не красавица, но сколько невидимого прекрасного кроется в тебе!

Я не могла не улыбнуться, в свою очередь, и недоверчиво покачала головою.

Мы еще реже виделись за последнее время. И я сама избегала общества мужа и его новых помощников. Я дулась, чувствуя себя обиженной недостатком внимания с их стороны: они, казалось мне, и без меня обходились прекрасно. Я была лишнею и во время работы, и во время их споров и бесед. Но сегодня праздничное настроение захватило и меня. Завтрашняя ли Пасха, или веяние весны, врывавшейся через открытые форточки, не знаю, но на душе становилось легче и веселей. И у мужа, очевидно, все благоприятно устроилось в его деле, потому я давно не видела его таким радостным и веселым. Из Петербурга пришло, наконец, разрешение на издание журнала. Кое-кто из нужных Сергею лиц сами напросились в участники дела. И потом, что было важнее всего, его повесть, над которой он трудился последнее время и на которую возложил столько светлых надежд, была, наконец, закончена. Он обещал дать мне ее прочесть.

— Ты знаешь, признаться, я, было, струсил, — каялся он мне, — что не придется увидеть наш журнал, а сейчас я спокоен.

— Я всегда верила, что ты сумеешь побороть все препятствие, Сергей! — произнесла я убежденно и горячо.

— Потому что ты любишь меня, Наташа, спасибо тебе за это, а кто любит, тот верит. Ты видишь меня в розовом свете, потому что твое чувство ко мне…

— Да, Сергей, — перебила я его, — я люблю тебя!..

Мне так хотелось дать ему понять, как сильна моя любовь к нему, какую громадную жертву приношу я в то время, как уступаю его делу и обществу чужих людей. Но я только крепко пожала его руку и попросила его прочесть его повесть мне.

Действительно, она заслуживала восхищение. Новая, свежая и горячая, вышла она бодро и просто из-под его пера. Ничего повторенного, старого не встречалось в ней. И способ изложения был совершенно своеобразный, новый. Резкие штрихи, мазки, но до того яркие, что двух-трех таких мазков достаточно было, чтобы схватить характер действующего лица. В ней была сама жизнь как она есть, жизнь бурливая, кипучая, точно река, прорвавшая плотину. Читая эту рукопись, я вся дрожала от охватившего меня волнения, упиваясь и красотою слога, и захватывающим интересом сюжета.

— Дорогой мой, как это хорошо! — искренне вырвалось у меня, когда, с трудом оторвавшись от последней страницы, я бросилась к ожидавшему моего приговора Сергею, — ты так дивно написал это!

— Добрая Наташа, — произнес он с выражением неизъяснимой признательности и ласки, — ты мой друг, спасибо тебе! Посмотрим, что скажут чужие! Они, говорят, лучшие ценители.

— Зоя и Игнаша, например, — сорвалось у меня помимо воли, обиженно и сердито.

Сергей вскинул на меня удивленные глаза.

— Что с тобой, Наташа?! Ты еще никогда так не говорила со мною! Ты нездорова? Взволнована чем-нибудь?

Точно что ударило мне в голову. Мое сердце забилось. Слезы обиды обожгли глаза.

— Я… я… я нездорова? Нет, нет, я просто не привыкла к такому отношению! — почти прорыдала я… — Дома у tante Lise я не чувствовала себя такой одинокой, как здесь… Ты… ты… совсем не любишь меня… И… и… все твое время отдаешь работе и новым друзьям!

И я разрыдалась, упав в кресло и закрывая руками лицо.

Несколько минут длилось молчание. Потом Сергей подошел ко мне. Нежно, но настойчиво отвел мои руки и проговорил серьезным почти строгим голосом, глядя мне прямо в глаза.

— Послушай, Наташа, я вижу, ты начинаешь капризничать со скуки, и это нехорошо. Тем более нехорошо, что слова твои несправедливы. Ты знаешь, что я не могу не работать, это моя профессия, мой труд, наконец. А Игнатий с Зоей мне очень полезны, и ты сама увидишь это, когда твое дурное настроение пройдет. Если же ты находишь, что дома тебе было лучше, то поезжай погостить к tante Lise. Я приеду за тобой через две, три недели. Я отлично понимаю, что с моей стороны было глупо запирать тебя, такую молодую, привыкшую к другой, светской и шумной жизни, здесь в деревне, но, признаться, я считал тебя совсем другою, чуждой суеты и шума большого света. Я думал…

— Что я слишком дурнушка для того, чтобы вести светский образ жизни, — простонала я.