Дурные дети Перестройки

Поскольку сам я когда-то очень хотел попробовать наркотики, меня всегда интересовало, зачем люди это делают? Особенно внутривенные. Ведь все знают, что это опасно, но как-то умудряются себя убедить в необходимости вколоть себе металлической иглой что-то неведомое внутрь, ожидая непонятно чего, а ещё частенько заведомо считают – то, что с ними случится, круто.

День сурка, после утренней пяточки плана на вчерашнее, совсем было сгноившийся к вечеру, решительным образом прервался звонком от Толика Мамедова. Толик был мил и вежлив, не в пример себе двухдневной давности, когда он хамил и был пизжен за это группой поддержки из старших товарищей. Толик хотел искупить вину и обещал подогнать знойного барыгу на стаканы и кило травы, и, мол, мне за беспокойство стакан хэша и вмазка ширева, которое у барыги тоже имеется. Я же за это, как добрый доктор, должен его грамотно ширнуть, первый раз в жизни.

Приехали на Светлановскую площадь, забились в парке Челюскинцев на скамейке. Толик считает котлету лавэ, колониальные радужные бумажки начала 90-х. Киргиза звали Файк, он пришёл в сером костюме тройке с брюками клёш, в огромных зеркальных очках – «советский Ray Ban», и с дешёвым советским дипломатом, прикид на сто из ста баллов! Толик познакомил, он сверкнул улыбкой Салмана Радуева и спросил Толика:

– Сколько нада?

– Пять стаканов травы и пять кубов готового «чёрного».

Файк не знал, чего и сколько нам надо, потому что, несмотря на нарочитый прикид наркобарыги из советского кино, невероятно шифровался, ибо жил тут в общаге рядом с парком и не имел телефона.

* * *

Дипломат лёг на колени, щёлкнули замочки, нас озарило волшебное сияние. С невероятной шизофренической тщательностью в дипике были разложены практически все известные тогда в России наркотики, баяны и фурики, отдельно трава. Ощущение зеркально усиливалось множественными отражениями чемодана в очках и частых золотых зубах киргиза. Отмерив из сложенного не по-нашему газетного пакета пять стаканов и пересчитав деньги, он вздохнул. Выдержав театральную паузу и как бы случайно вспомнив о ширеве, он заглянул Толику в глаза, не снимая своих непроницаемо зеркальных очков. Я заметил, получилось так, что это как бы сам Толик заглядывал себе в глаза двумя собственными отражениями в очках радуевоподобного Файка, и спросил:

– Толя, ты же не колешься? Ты увэрэн, что тэбэ это надо?

– Ну да, хочу попробовать… Хочу понять «чёрное», – сказал Толя как-то неуверенно, как-то растерялся весь, не зная, куда посмотреть. То ли в глаза барыги, которых не видно, то ли в глаза собственному отражению в одной из линз советского Ray Ban, и в какой глаз своего отражения в какой из линз очков тогда смотреть?!

Невзирая на диковатую агрессивность в соединении со значительной физической силой, Толя был глуповат и труслив, и порядком испугался, не сморозил ли чего. Совсем не понимая, видимо, вопроса, думал только о том, как он выглядит, и, если раньше колебался ширяться или нет, теперь-таки ширнуться почитал долгом мужской, своей пацанской, чести. Да и не зря же меня выцепил.

Всё, естественно, тогда получилось, и даже не шибко я казнил оказавшиеся удивительно хилыми Толины веняки, но интересно тут другое, а именно момент первой вмазки человека разумного!

Ширялись у Беккера, Толя нервничал, перевозбуждённый от вида кайфа, Бейкер истерил и брызгался слюной. Всё прошло гладко – мы по двушке, Беке один квадрат, ребята успокоились. Толин железный организм размяк, но ему, видно, опиуха не очень понравилась, Толя ожидал бодряка, а с ширки весь бодряк наоборот схлынул, и умиротворение показалось Толе депресняком и упадком. Зато Бейкер-душка сразу начал что-то бухтеть благостное под нос и копошить на кухне.

Раствор был наваристый, поблевали. Толе это не понравилось совсем, он как будто испытывал приступ клаустрофобии, курил траву как паровоз, чтобы «перебить», но от травы только ещё больше накрывает. Он тут же решил «сняться» бухлом и срочно, среди ночи, побежал в таксопарк покупать пиво и водку, хотя они тоже не снимают.

* * *

А был, помню, и противоположный случай. Один парень Лёша пошутил над парнем Славой. Парень Слава не употреблял наркотики и наркоманов, меня в том числе, презирал, был «пацаном и культуристом». Леша же, «пацан и дзюдоист», внешне похожий на художника Трушевского, моими усилиями полюбил тамтамовскую «кислоту» – фенциклидин. Ну эффект от неё известен – флэшбэки и пластилиновые трансформации, полный невминоз. Лёша как-то появился в пацанском обществе в этом виде, чем произвёл на Славу сильное впечатление. После этого Слава повадился изображать Лёшу в «кислоте» и целые ситуации, в которых Лёша гримасничал и бредил, в лицах.

Однажды они бухали водку, и на уже глубоком этапе Лёша удачно пошутил. Сказал Славе, что он влил ему в рюмку дозняк «кислоты» – это было меткое попадание! Слава вспыхнул:

– Ты из меня наркомана сделал! – они подрались и поссорились.