Дурочка, или Как я стала матерью

– Я ей многого не мог рассказать. Мне нужно было сделать так, чтобы немцы поверили, будто я работаю на них, хотя на самом деле я работал на правительство. О том, чем я занимаюсь, не знал даже старший офицер, Бад Хьюитт. В конце концов нам удалось добиться того, что никакие диверсанты тут так и не появились.

– Бесс ты сказал, что немцы платят тебе миллионы, – заметила Джина.

– Миллионы? – расхохотался Уолтер. – Да у меня не было ничего, кроме жалованья. Я сказал ей первое, что пришло мне тогда в голову. Когда Бесс поняла, что я шпионю на немцев, я запаниковал. Я не осмелился сказать ей правду. Из-за меня она оказалась в серьезной опасности. Ее запросто могли убить. Мне ничего не оставалось, как напугать ее до такой степени, чтобы она уехала подальше от этих мест. Я сделал это, потому что любил ее. Сказал ей, что это я убил того парня, которого она нашла на пляже. Представляю, каким это стало для нее ударом! И вот теперь узнать, что она была к тому же и беременна…

Должно быть, он принял молчание Джины за недоверие. Подъехав к столу, он вытащил оттуда связку ключей и вручил ее Джине.

– У меня дома, в письменном столе, есть папка с надписью «Личное», – сказал Уолтер. – В папке вы найдете небольшое письмо, подписанное Джоном Эдгаром Гувером[13]. В нем он благодарит меня за ту помощь, которую я оказал правительству в 1942 году.

Клэй ошеломленно покачал головой.

– Ну и ну, – только и смог он промолвить.

Уолтер взглянул на Джину.

– Прошу тебя, – промолвил он, – расскажи мне о себе. Ты и правда моя внучка?

Внезапно в очертании его глаз и рта Джина увидела свою мать. Она бросила взгляд на дневник. С чего же ей начать?

– Бесс отдала своего ребенка – вашего ребенка – на усыновление, – сказала Джина, возвращая Уолтеру его ключи. Устроившись поудобнее, она приготовилась пересказать ему всю историю, от начала и до конца. На какой-то миг она забыла и про деньги, и про Рани, и про Индию. Впервые в жизни у нее появился родной дед.

54

Понедельник, 8 февраля, 1943 г.

Четыре дня назад, 4 февраля, у меня родилась девочка. Рожала я в больнице, где работает Сью-Энн. А сегодня я вернулась домой, чему, признаться, очень рада: мне хотелось сбежать от всего этого счастья и плачущих детишек, ведь сама я осталась с пустыми руками. Мне даже не позволили взглянуть на малышку, а ведь я так хотела этого – хоть и знала, что потом мне будет куда труднее расстаться с дочерью. Я хотела взглянуть ей в личико и увидеть там Сэнди, поскольку его лицо практически стерлось из моей памяти. Но если бы я увидела, что девочка на него похожа, то уже точно не смогла бы расстаться с ребенком. Может, поэтому-то медсестры и не позволили мне взглянуть на малышку.

Рожала я тяжело и мало что запомнила из происходящего, поскольку большую часть времени я находилась под наркозом и действием обезболивающих лекарств. Стоило мне очнуться, и я тут же начинала звать маму. Врачи сказали, что у меня, возможно, уже никогда не будет детей: что-то там с моей маткой. Не знаю, как потом, но сейчас мне все равно. Мне пятнадцать, и я не хочу ребенка. За исключением, пожалуй, того, которого мне пришлось отдать.

Священник сказал, что девочка будет жить у «благочестивой католической пары». Она ни в чем не будет нуждаться. Если эта пара ходит в церковь, сказала я, нельзя ли мне будет время от времени видеть свою дочь? «Конечно, нет», – ответил священник таким тоном, как будто я сморозила невесть какую глупость.

Деннис обращается со мной очень хорошо – даже лучше обычного. Сью-Энн сказала ему, что некоторые женщины становятся очень грустными (она назвала это меланхолией) после того, как родят ребенка. Видимо, что-то подобное произошло и со мной. Все, чего мне хочется, – это спать. И чтобы потом, когда я проснусь, весь этот год начисто стерся из моей жизни и моего сердца.

55

Дом смотрителя погрузился в беспросветную печаль. Клэй соседствовал с двумя женщинами, которые в любую минуту готовы были разрыдаться. Одной казалось, что она потеряла ребенка, другой – собственную мать. Никогда еще он не видел свою сестру такой тихой и угнетенной. «Я больше не знаю, кто я такая», – сказала ему Лэйси, и Клэй этому ничуть не удивился. Он знал, что Лэйси ужасно хотелось стать такой, как их мать, чтобы хотя бы таким образом вернуть ее образ. Она и сама не понимала, насколько ей удалось перевоплотиться в Анни О’Нил – как в хорошем смысле, так и в плохом.

А Джина была просто безутешна. Она связалась с группой врачей, которые на добровольной основе помогали детишкам из разных стран, и попросила их заняться Рани. Она уже не в первый раз звонила в эту организацию, но впервые во время разговора рыдала прямо в трубку. К ней отнеслись с большим сочувствием, но сказали, что, вероятнее всего, не смогут ей помочь: «Таких детей очень и очень много, и мы не в состоянии заняться всеми сразу. Тем более когда речь идет о девочке из приюта, где она вряд ли получит то лечение, которое потребуется ей после операции».