Дурочка (СИ)

– Как это монах мог вылечить позвоночник? – обалдел целитель.

– Молитвой! И секретной техникой!

– Глупости.

Конюх вскочил и выбежал.

Мойский растерялся:

– Он что, обиделся?

– За брательником побежал, как раз ладони посмотрите, он там был и обжёгся! Видаком был!

– А, очевидец. Ну-ну, тогда подождем.

Конюх вернулся быстро, и не один, за ним плелся грустный здоровущий парень.

– Вот, господин целитель, брательник мой там был, гридень он царский, и все сам видел!

– Хорошо, – хмыкнул Мойский, – но начнем с ладоней.

Ожоги не сказать, что большие, но поработать пришлось, хорошо, больше больных не привели, резерв экономить не пришлось.

Гридень радостно сжал кулаки несколько раз, отвесил поклон, уселся основательно и сказал со значением:

– Монах помолился, и императрица выздоровела! А больше говорить мне не велено.

– Ох ты, господи! – закрестилась кухарка, и все за ней.

Мойский ничем не выразил своего сомнения, но попросил гридня проводить его к воротам. До ворот не дошли, по дороге шибко уставший целитель предложил передохнуть.

– А звать тебя как?

– Гриней, барин.

– Григорий, значит. А кто еще видаком был, Григорий?

– Премьер еще был, тоже ушаковский, только их оставила императрица. Остальные отошли, ждали недалече, но не могли слышать.

– А почему ты остался?

– Так и я не остался, службу знаем. Велено отойти – так и отошли сразу-то. Я девку проверял, поэтому чудо сам и узрел.

– Какую девку?

– Да мелкую совсем. Когда монах помолился, огонек с ладоней к девке и побежал. Тоже ушаковская, видать. Меня отправили посмотреть, жива ли она. Какой там, только пискнула и померла. Я померших много видал, сразу вижу.

– То есть сначала монах убил девочку, а потом помолился за здоровье Ее Величества, так что ли?

– Ну дык я не все слышал, но сначала монах на девке-то силу показал свою, понятно же, а потом уж лечил Величество!

Почему у Мойского потемнело в глазах, он сам не понял.

– Эй, барин, ты чего? Барин!

– Не тряси… тут я. Жив вроде. А премьера где повидать, не знаешь?

– Как не знать, знаю. Брательник мой отвозил в евонное имение. Тут недалече.

– Позови брата. Пожалуйста. Неважно себя чувствую, может, подвезет меня…

***

Мойский узнал бывшего премьера, да и тот вспомнил целителя. Разговорились не сразу, но каждый рассказал о себе и о девочке, с которой так странно свела судьба. Мойского Ушков свозил на могилку, где искать родных – никто не знал, и последний приказ императрицы бывший премьер выполнил, похоронив девочку на своем семейном кладбище.

На табличке написано: «Алексия Ушакова-Савельева».

– Ушакова, бывшая глава рода сказала, что девочка Савельева. Правильно?

– Правильно. Боюсь возвращаться к ее родителям.

– Знаешь, Ваня, а поеду я с тобой, пожалуй. Сам все и расскажу. Поставлю в известность супругу, и полетим с тобой вдвоем, у меня свой дирижабль. Маленький, но нам хватит. Я и сам небольшой, как видишь. А девочка сказала, что и на меня как-то воздействовала. Может, и подрасту…

– Все может быть. Она – гений. Была.

– Была… Жди, я быстро.

Ушков быстро ушел и так же быстро вернулся с двумя сумками в руках. И не один, за ним шла женщина.

– Жена… – сказал, извиняюще развел руками Ушков. – Сказала, куда ты, туда и я.

Женщина утвердительно кивнула:

– Ты Ее Величеству обещал.

– Что я обещал?

– Наладить со мной отношения!

Совершенно неподвижное лицо мужа было ей ответом.

В дирижабле Ушков косился на супругу, поглядывал в иллюминатор и вдруг спросил:

– Вань, как считаешь, а если я в Тобольске останусь… найдется, чем мне заняться? Денег у меня немного, но кое-что есть.

– Дело найдется, не сомневайся. У нас директор очень шустрый… да и губернатор тоже…

– Губернатора я помню, встречались. Пожалуй, так. Начну подальше… с чистого листа. А ученица твоя совсем мала, а какой след оставила в разных судьбах, да?

– Да. Ученица… И учитель.

Глава 20

Мою тетку Марью в нашем околотке называли Машкой-жадиной. И никак иначе. Несправедливо вообще-то. Она не то что бы жадничала, но знала цену и соли, и куриным ножкам, и граблям с лопатами.

Вот прибегает очередной сосед:

– Машка, ну дай грабельки!

Тетя, как правило, пьет чай. Очень уж любит чай вприкуску с крендельками, а я их опять много напекла. Тетя вдруг решила, что она из благородных, поэтому мизинчик у нее красиво оттопырен. У меня так не получается, и она давно махнула рукой – бестолку учить манерам за столом, поздно. Пора учить правильно смущаться и при этом теребить подол платья, но так, чтобы его не измять.

Тетя отхлебывает чай, задумывается и спрашивает:

– А тебе грабельки… надолго?

– На вечер!

– А ты мне что?

– Маш, – сразу возмущается сосед дядька Федот, – ну че жадничаешь-то? Нечего мне тебе дать.

– Нечего и нечего, – миролюбиво соглашается тетя, – иди без грабель.

– Ну, Машка-жадина… попроси ты у меня че-нить, ХРЕН тебе будет!

Дверь хлопает. Тетя сползает в обморок. Потому что совсем не выносит ругань, никакую, раз благородная.

Дядька Федот чуть не сбивает с ног следующего просителя.

Молоденькая соседка Дунечка, старше меня всего на два года, ей семнадцать, но живет одна, отец на заработках. Она робко заглядывает в дверь: