Душа

Покидая библиотеку, «Демидыч» пошатывался. Лицо его было серым и хмурым, как небо, отражающееся в лужах на асфальте. Я молчала. Он тоже не стремился разговаривать и только иногда хлопал себя по карманам.

– До чего же курить хочется, – наконец выдал он, рассматривая свои ботинки. – Два года назад бросил, а сейчас вот опять тянет. Всё из-за девчонки твоей. Неужели она и правда дочь этой тётки?

Я пожала плечами и посмотрела на серое здание библиотеки.

– Выходит, так.

– Думал, её убили, или от рака померла, на худой конец, от СПИДа или порока сердца какого-нибудь. Но, чтобы из окна выброситься в девятнадцать лет…

– Девятнадцать ей так и не исполнилось, – сухо добавила я. – Нескольких дней не хватило.

«Демидыч» покачал головой и пробубнил себе под нос что-то нечленораздельное. Поблизости людей не было, поэтому я не стала напоминать ему про меры конспирации в виде телефона у уха. Там, где раньше располагалось сердце, залегла какая-то тяжесть. Ни одной фотографии этой самой Альбины мы не нашли: как будто кто-то специально изъял их из интернета. Ни в «Вконтакте», ни в «Одноклассниках», нигде… Но это не мешало мне строить теории о том, что девушка, певшая в кабинете заведующей, и есть дочка Пестеревой.

Савва как-то сказал, что души, у которых есть неоконченные дела, не могут найти свет. Интересно, какие неоконченные дела есть у этой Альбины? И вдруг они тут совершенно не при чём? В средние века самоубийц хоронили не на кладбище, а где-то около, за оградой. Людей, наложивших на себя руки, считали самыми страшными грешниками. А что если, и Альбину постигла похожая участь. Этакий ад на земле – вечное скитание в мире живых и отлучение от света…

– … мать Саввы?

– Что? – удивилась я, подняв глаза на «Демидыча». Он всё так же сидел на бордюре и поглаживал остатки бороды.

– Мне кажется, Альбина и есть мать Саввы.

– Вряд ли. Она умерла одиннадцать лет назад. Сейчас ей бы было тридцать, а Савве – шестнадцать. Думаешь, она могла родить в четырнадцать?

«Демидыч» прищурился. В его глазах читалось сомнение. Четырнадцатилетняя мать. В такое верилось слабо. Слабо, если не брать в расчёт историю Вали Исаевой. Историю, о которой судачила вся Россия, а ведь той девочке и двенадцати тогда не было.

– Ладно. – Поднявшись с бордюра, «Демидыч» тщательно отряхнул брюки. – Пошли. Покажешь дорогу.

– Куда это? – не поняла я.

– К Пестеревой. Надо разруливать эту Санту-Барбару.

При слове «Санта-Барбара» я засмеялась. Тётя Глаша всегда говорила нечто подобное, когда слышала очередную деревенскую сплетню о любовницах и жёнах. Она и сама была не прочь рассказать кому-нибудь историю своей жизни, всегда приговаривая при этом, что по её мотивам можно снять неплохой сериал.

– Никуда ты не пойдёшь! – закатила глаза я. – Хочешь, чтобы тебя в обезьянник отправили. Мы вроде уже решили, что ты домой возвращаешься.

– Никуда я теперь не поеду, если мать Саввы – призрак, а не эта кусачая, как ты говоришь, тётка, то…

– Дай мне пять дней. Ладно, – замахала я перед ним руками, словно собиралась сдаваться, – три дня. Я понаблюдаю, послушаю. Поговорю.

– Ты уже разговаривала.

– Просто дай мне шанс! Я хочу поговорить с Альбиной. Мать Саввы кто-то из этих двоих, либо та, кого они обе знали. Через три дня я вернусь в город и всё-всё тебе расскажу.

– А как же твои отец и муж?

«Демидыч» старательно сверлил меня взглядом. Он догадывался, что давит на больное, но сдаваться не собирался. Посмотрев на библиотеку ещё раз, я потёрла грудь и решила принять его вызов.

– Вариантов у нас немного. И пока я разбираюсь с матерью Саввы, ты приглядишь за папой и Ромкой…

***

Электричка, увозящая «Демидыча», медленно набирала ход. Он стоял у окна, придерживая ладонями открытую форточку. Выдавив улыбку, я помахала ему рукой. В ответ он тоже помахал мне, не обращая внимания на сидящих рядом людей и абсолютно пустой перрон, а потом резко пропал из вида. Один за другим вагоны мчались мимо меня со скоростью ветра, но лицо не обдавало холодом, а волосы лежали на плечах ровными прядями. Глядя на пустые рельсы, я опять невольно вспомнила Ромку. Когда-то он также провожал меня на электричку, а я стояла у окна и придерживала руками форточку.

Дом Пестеревой мне удалось отыскать достаточно быстро. При жизни я обычно плутала в малознакомых местах. Папа полушутя-полусерьёзно говорил, что я могу потеряться в трёх соснах. Ромка поддакивал ему, обзывая меня жертвой географического кретинизма. Я тогда сильно обижалась на них, хотя действительно путалась в улицах и находила нужное место только благодаря хорошо подвешенному языку. Удивительно, но после того, как моя земная жизнь закончилась, проблемы с ориентированием на местности пропали сами собой.