Душа и слава Порт-Артура

«Сегодня праздник, а потому с оставшимися людьми я занялся грамотностью в ротной школе, о которой не знаю, писал ли тебе. Дело в том, что, пользуясь отпущенной мне, как командиру роты, офицерской палаткой и любезностью завхоза, давшего лес на постройку столов и скамеек, я устроил палатку для занятий с теми из молодых, призыва 1887 года, которые сами вызовутся заниматься.

Затея эта, обещавшая высоко поднять дело в учебной команде, в которую для приготовления к унтер-офицерскому званию будут поступать уже люди грамотные, была довольно равнодушно встречена полковым командиром, узнавшим о ней при осмотре палаток, но, наоборот, встретила самый живой и радушный отклик среди молодых солдат моей роты. Сегодня проходило мое первое занятие с ними, и, кроме напряженного внимания и старания, я не видел ничего.

Офицеры, к сожалению, даже молодежь, отнеслись к этому делу довольно индифферентно, а отчасти враждебно, опасаясь, как бы подобная новость, по выражению командира полка, не вошла как-нибудь в моду, а тогда — прощай, пожалуй, снова несколько свободных часов, которые, вместо карт и тому подобного, придется обратить на солдатское образование.

В двух только ротах устроилось пока по одной ротной школе…»

Пришла очередь ходить в наряды, и Роман Исидорович понял, насколько он был прав, усиленно занимаясь раньше. На службу заступали по два раза в неделю в полковой и крепостной караулы, которые отнимали много времени от боевой подготовки. Только в 7-й роте люди, привыкшие к большим нагрузкам, успевали восполнять пробелы в занятиях.

Кондратенко в период караулов пришлось вновь вспомнить свою старую профессию военного инженера. Во время дежурства в Бобруйской крепости он по просьбе коменданта тщательно обследовал все укрепления и составил краткую докладную записку, в которой отметил, что «по своей профили — это сильная и прекрасная крепость, но ее уязвимая пята — полное отсутствие блиндированных, безопасных от навесного и перекидного огня построек, а также поперечных траверсов для зашиты от анфиладных выстрелов».

Началась пора всевозможных смотров, и у дотошного капитана вновь возникли трения с начальством. Уже простая проверка обмундирования раскрыла такие безобразия, о которых он стал забывать со времени своей службы в Чорохской инженерной дистанции. Позднее он с горечью напишет брату:

«Мундирная первосрочная одежда выдана людям удивительно плохая; объясняют это долгим лежанием мундиров на складе — но против полной вероятности такого объяснения говорят мундиры, сшитые в полку: неряшливость отделки, разнообразие и плохое качество материала, употребленного на постройку, приводит в недоумение. Халатность, чтобы не сказать больше, доходит до того, что заведующий швальней оказывается совершенно не знаком с приказом, определяющим размеры разных частей мундирной одежды, а целиком полагается в этом случае на закройщиков из нижних чинов, большей частью евреев. Про второсрочную одежду и говорить нечего: это большею частью вещи, выслужившие вдвое, втрое законный срок и выданные людям в третий, четвертый раз, с такой притом развязной наглостью, что выдающие подобную дрянь вместо приличной одежды не сочли даже нужным переменять подкладку, на которой красуется клеймо, изобличающее давний год постройки и, следовательно, компрометирующее выдающих. В довершение безобразия выдаваемую мундирную одежду обязывают сберечь с такой совершенностью, что приходится ротным командирам, во избежание страшных упреков и угроз за скорое изнашивание платья, буквально заставлять нижних чинов покупать себе собственную одежду.

Принимая роту, я пробовал было подать по этому поводу рапорт, но последний положен под сукно, а все молодые солдаты призыва 1887 года все-таки принуждены были ходить в собственных мундирчиках.

Принимая теперь первосрочную мундирную одежду и просматривая второсрочную, я натолкнулся на такие возмущающие факты, подобных которым, говорю с искренностью, не встречал в самой разнузданной части военно-инженерного ведомства…»

1 июля вечером один из офицеров полка получил депешей из Вильно неофициальное уведомление о приезде через два-три дня в Бобруйск командующего Виленским военным округом генерала Гонецкого. Для встречи начальства во всех полках дивизии были приняты надлежащие меры. Назначенные на эту неделю занятия — уставные батальонные учения, глазомерное определение расстояний и, наконец, боевые стрельбы — отменялись приказом командира корпуса. Вместо этого предлагалось отработать церемониальный марш. Начиная с пяти утра на правом фланге лагеря раздавались первые звуки церемониального марша, и далее музыка гремела до заката во всех частях обширного плаца. Под эти звуки двигались сначала роты. Потом роты сводились в батальоны, полки и, наконец, к вечеру, когда полки соединялись в бригады, приезжали бригадные командиры и начальник дивизии. Бригады шли мимо центральной трибуны. Через несколько дней Роман Исидорович написал: