Душа моя Павел

– Это тут еще, под Москвой, ничего. А отъедешь километров за сто, там такого повидаешь. Половина деревень брошенная стоит, как будто война не кончалась. Молодые бегут. Остаются старики да самые негодные. Работать перестали. Пьют поголовно. Техники нагнали, а она не работает. Запчастей нет. Горючего нет. Хлеб из города в деревню возим. А если нам завтра бойкот объявят, как с Олимпиадой, а? Нам что, с голоду тогда всем подыхать? Мы же повязаны ими целиком. И бомбить не надо. Сами приползем на коленях со всеми нашими пушками и кузькиными матерями: подайте нам хлебушка, пожалейте, купите нам маслица, у нас детишкам кушать нечего. Ну, чё молчишь? Возражай. Пить будешь? Ну и дурак, уважаю. Раньше, – опрокинул он рюмку, – у всех почти в деревне были коровы. Потом при Никите своих коров держать запретили. Господи, сколько слез тогда пролили, ночами в лес ходили косить, убивались. Но ведь не протестовали же! – загорелись у бригадира глаза и сжались кулаки. – И в двадцать девятом, когда Сталин колхозы стал делать, не взяли вилы, а надо было, Пашка, брать! Я отца своего сколько раз пытал: как же так, батя, получилось, что вы коммунякам за просто так землю отдали, скотину отдали, коней, мельницы, амбары, церкви – всё отдали, что ваши отцы и деды своим трудом нажили. Вас же, мужиков, по всей стране сто мильонов было, а краснопузых – вдесятеро меньше, и они вас, как скотину безмозглую, в стойло погнали. Да как же вы, батя, могли? Да если бы вы захотели, вы их скинули к чертям и жизнь по своему разумению устроили бы. И не надо было бы никаких городских лентяев сюда пригонять.

– А он?

– А что он? Молчит. А потом говорит: глупый ты, Алеха, и ни хрена не понимаешь. А чего тут понимать? Струсили они, вот и весь сказ.

Павлик коллективизацию по-другому себе представлял, но не в этом было дело. А в том, что хотелось ему спросить Лешу Бешеного: что же ты тогда в совхозе работаешь, зачем начальником стал и в партию вступил, если у тебя такие в душе настроения? Но постеснялся вопрос задать, потому что получилось бы тогда, что он упрекает бригадира, как Сыроед упрекал Бодуэна, почему-де тот из комсомола не выходит и на лекции по истории КПСС бегает.

– А теперь чего кулаками махать? – точно разгадав нехитрую Пашину мысль, молвил хозяин. – Раньше надо было. Теперь со всех сторон обложили. Да и народ не тот, парень, стал. Испоганился. Обленились все. Теперь уже сами ничего и не могут, и не хотят. Вон, смотри. Когда Никитку отстранили и опять разрешили коров держать, думаешь, все бросились буренками обзаводиться? Да никто почти. В лучшем случае коз да свиней завели. А скоро и тех не будет. Трудиться-то кому охота? Начальнички наши головы в песок попрятали и видеть вокруг себя ничего не хотят. За заборами жируют. Ни одного живого слова от них не услышишь. Народ на карачки опустился. Живем химерами какими-то. В Афган зачем-то влезли. Мало нам своих забот? Сейчас еще в Польшу, не дай бог, сунемся.

Павлик удивился: получалось так, что и высоколобые структуралисты, и деревенский мужик об одном и том же толковали.

– Дядь Леш, а ты советский человек? – спросил Непомилуев в лоб.

Бешеный налил еще самогону:

– Я, Пашка, можайский человек. На своей земле живу, в своем доме, своей семьей. Семья у меня большая, но случись что, я с голоду не помру и дети мои по миру не пойдут. У меня огород, хозяйство свое, и мой дом для меня важнее всего на свете.

«И поэтому ты воруешь?» – хотел задать мучивший его вопрос Павлик, но так и не решился и спросил непрямо:

– То есть тебе твое личное главнее, чем наш эсэсэсэр?

– Главнее. Я тебе так скажу, – усмехнулся догадливый Леша. – Вы вот там всё думаете, что я сплю и вижу, как бы студентов работой подольше загрузить. А я знаешь больше всего чего хочу? Чтоб мороз ударил хороший, вся картошка померзла и вас бы по домам скорей распустили. Ну, что уставился? Я свой урожай давно собрал.

– А если все так будут? – спросил Павлик с дрожью в голосе. – Если всем свое будет дороже общего?

– А вот тогда и будет, Пашка, хорошо. Потому что тогда договариваться друг с другом начнут и дом станем не сверху, а снизу строить.

– А мужики? – спросил Павлик с надеждой. – Мужики, они за советскую власть?

– Если без коммунистов, – проворчал Леша Бешеный. – А только, помяни меня, долго это не протянется. Отцы наши на страхе и энтузиазме жили, обиды позабыли и вкалывали, мы по привычке дурной работаем, а вас-то уж не заставишь за идею пахать. Только если таких дурачков, как ты, поискать.

– Мне один человек говорил, – сказал Непомилуев угрюмо, – что извне нас победить невозможно, потому что сильна наша армия, а вот изнутри разложить постараются. И не старшее поколение, которое войну и голод видало, а молодых. И главная их задача – перессорить отцов и детей. Но неужели, дядь Леш, они все правы и конец эсэсэсэру придет?