Душа осьминога

Однажды утром я становлюсь свидетелем исторического события в Пресноводной галерее. Брендан одной рукой аккуратно удерживает за губу пятисантиметровую цихлиду из озера Виктория, а другой нежно нажимает ей на живот — и из ее рта вдруг вылетает двадцать три крошечных малька размером с гуппи! Оказывается, эта рыба вынашивает оплодотворенную икру во рту. Этот вид настолько редок, объясняет мне Скотт, что даже не получил латинского названия. В дикой природе эти рыбы практически вымерли, и он не знает ни одного случая, чтобы они давали потомство в неволе. «Возможно, мы только что утроили мировую популяцию этих цихлид», — говорит Скотт.

Эта весенняя атмосфера любви, изысканных ухаживаний и рождения новой жизни наполняет меня восторгом. Не то чтобы мне не хватало впечатлений — встречи с Октавией всегда наполняют меня эмоциями. Мне нравится даже само предвкушение этих встреч: я никогда не поднимаюсь к ее аквариуму на лифте, а предпочитаю неспешно проходить по лестнице мимо пингвиньего бассейна, полного ярких тропических рыб, мимо аквариума с суринамскими жабами (которых Скотт научил вылезать из укрытий и демонстрировать себя публике), мимо анаконды и электрического угря, мимо экспозиций «Затопленные леса Амазонки», «Острова Шолс», «Гавань Истпорт», мимо аквариума с удильщиком и его волшебной вуалью, мимо леса бархатисто-зеленых актиний, омываемых искусственным прибоем… и наконец подходить к заветной цели моего путешествия.

Но однажды утром, как раз перед моим отъездом на Муреа, я прихожу к Октавии и с ужасом обнаруживаю, что ее левый глаз раздулся до размеров апельсина.

Сначала я говорю себе, что я могла ошибиться. Возможно, это была иллюзия, созданная преломлением света в воде. Я включаю фонарик. Но глаз Октавии по-прежнему остается разбухшим и мутным настолько, что я не вижу щели ее зрачка.

— Вот вы где, — встречает меня Уилсон.

Он специально ждал меня, чтобы покормить обоих осьминогов.

— Посмотрите на это! — в слезах говорю я, слишком расстроенная, чтобы поздороваться. — Что с ее глазом?

— Это плохо, — отвечает он. — Нужно сообщить Биллу.

Билл заглядывает в аквариум к Октавии. Она слегка поворачивается, и мы, к своему ужасу, видим, что другой ее глаз тоже опухший и мутный, хотя и в меньшей степени.

— В понедельник у нее были нормальные глаза, — обеспокоенно говорит Билл.

Затем Октавия начинает двигаться. Присоска за присоской, она отлепляется от потолка и стен логова, демонстрируя нам свои драгоценные гроздья яиц. Наконец, всего несколько присосок остаются в контакте с яйцами. Другие семь рук бесцельно шарят по дну.

Ее действия нас озадачили. Морская звезда восседает на своем обычном месте, как можно дальше от осьминожьего логова. Яйцам никто не угрожает. На дне нет еды. Она словно бродит по своему жилищу безо всякой цели.

«Может быть, она ослепла», — предполагаю я. Но зрение для осьминогов не так уж важно. В ходе экспериментов ослепленные животные прекрасно ориентировались с помощью осязания и вкуса. Возможно, у нее что-то болит? (Хотя повара, бросающие живых лобстеров в кипящую воду, утверждают, что их попытки выпрыгнуть из воды объясняются не более чем рефлексами, они ошибаются. Беспозвоночные чувствуют боль. Креветки, на усики которых попадает уксусная кислота, пытаются очистить от нее пострадавшие органы с помощью сложных продолжительных движений, интенсивность которых снижается при применении анестетика. Если ударить краба, он будет долго тереть пострадавшее место. Эволюционный биолог Робин Крук из Центра медицинских наук Техасского университета обнаружила, что осьминоги также трут больное место, а, если попытаться прикоснуться к области рядом с раной, стараются уплыть или даже выпускают чернила.)

— Что с ней, Билл? — беспомощно спрашиваю я.

Он несколько минут смотрит на старого осьминога. Ее движения беспокойны и дезориентированы. Ее мантия пульсирует, словно все ее тело охвачено сильной головной болью.

— Это увядание, — грустно отвечает он.

От старости ткани Октавии просто распадаются. Прошлым воскресеньем я встретила свою соседку, которой исполнилось девяносто два года. Она стала худой, немощной и невероятно дряхлой. Ее нежная кожа напомнила мне легко рвущийся пергаментный лист. Она уверяла, что только что видела на лужайке слона. Казалось, ее тело и душа разлагаются, как упавший на землю фрукт.

— Когда осьминоги достигают финального этапа своей жизни, они могут бесцельно блуждать по аквариуму и покрываются белыми пятнами, — говорит Билл. — Но я никогда не видел, чтобы с их глазами происходило что-то подобное.

Меня снова охватывает паника, как тем вечером в августе прошлого года, когда тело Октавии раздулось, как огромная опухоль. Тогда мы с Уилсоном подумали, что она умирает. Но сейчас, кажется, этот страшный момент действительно настал.

— Мы можем ей как-то помочь? — спрашиваю я.

Но лекарства от старости не существует — ни для людей, ни для осьминогов.

— Это естественный процесс, когда жизнь живого существа подходит к концу, — говорит Билл. — Но витринный аквариум — не всегда подходящее для этого место…