Душа Петербурга

Тогда на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений

Осмотримся кругом. Напротив нас поэма из камня – Адмиралтейство[274], закрытое в значительной степени деревьями сада. Левее – сквер Сенатской площади, сквозь деревья которого просвечивают величественные строения Сената и Синода[275]. Еще левее простой и строгий манеж[276], недавно заново перекрашенный в два цвета. По левую руку от нас виден грандиозный портал Исаакиевского собора[277]. Постараемся представить себе этот городской пейзаж таким, каким он был в дни наводнения. Исаакиевский собор еще весь закрыт лесами. Его постройка началась семь лет тому назад. Высокие деревья бульвара и сквера не закрывали раскрывающейся отсюда панорамы. Величественное, легкое, полное спокойного и могучего движения творение Захарова со своей «светлой иглой» гордо возвышалось над бушующей окрест стихией. Современных зданий Сената и Синода не было, они были построены несколько позднее, еще при жизни Пушкина. Во время наводнения на их месте стояли другие строения. На рисунках начала XIX века здесь изображены более скромные здания. При первом взгляде, при малом масштабе рисунка их даже трудно отличить от сменивших их построек Росси. Можно различить два одинаковых здания в классическом стиле с портиками, соединенных аркой, вознесенной над Галерною улицей. Сенатская площадь казалась бурным озером.

Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы.

Представим здесь на льве сторожевом фигуру бедного Евгения.

На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо плескал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры,
На край один наведены,
Недвижны были…

Он всматривался в лежащий за Невой Васильевский остров. Его строения теперь едва видны, закрытые деревьями сквера. Тогда ничто не заграждало взоров Евгения.

Словно горы
Из возмущенной глубины,
Вставали волны там и злились,
Там буря выла. Там носились
Обломки!.. Боже, боже! Там —
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива, —
Забор некрашеный да ива,
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта… Или во сне
Он это видит! Иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка рока над землей?
И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода – и больше ничего.

Задержимся здесь несколько на теме Евгения. Это один из четырех героев поэмы. Уже выше было отмечено, что Пушкин постепенно все более и более затушевывал образ своего незначительного героя. Это был потомок тех, чье имя в минувшие времена, быть может, и блистало.

И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало,
Но ныне светом и молвой
Оно забыто.

Быть может, Евгений был потомок тех, кто был одной из жертв петровской реформы, казненного «по слову и делу государя» сторонника преданий старины или же просто закабаленного в качестве солдата пожизненно в гвардейский полк. Как бы то ни было, сам Евгений несет на себе вековую тяжесть петровской империи и Петербурга, как ее выразителя. Он – одна из миллионов тварей, превращенных в «орудие одно». У Евгения, исторгнутого из веками сложившегося, крепкого старорусского быта, нет почвенной, реальной жизни. Он живет случайными мечтами. Его бытие призрачно, как сон.

И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка рока над землей?

Наводнение решило его судьбу.