Душа-потемки

– Это называется манипуляция с трупами, – сказала Катя, стараясь, чтобы голос не выдал ее, звучал спокойно. – И об этом обо всем – об иголках, помаде он рассказал вам во всех деталях? Вам, тринадцатилетней девочке?

– Я жила с ним уже тогда. Когда это происходит, быстро взрослеешь, а тот день, когда он на моих глазах прикончил Августу, добавил мне десять лет – страх, раскаяние… а потом только любопытство… и я ведь не испытывала никакой жалости к ней. А его я обожала, своего красавца-дядю, взрослого… и была так счастлива и горда, что он выбрал меня… что делится со мной, а не с кем-то другим… Он рассказал мне все на третий день. И чтобы доказать свою смелость, повел меня в универмаг.

– Днем?!

– Днем, мы зашли, потолкались внизу среди покупателей, а потом он повел меня наверх, на второй этаж. У него было такое лицо… я никогда его не забуду, я увидела это выражение на его лице… он взял мою красную помаду и написал на зеркале в примерочной… всем им… чтобы все знали…

Ева Комаровская закрыла глаза.

– Наверное, то был час высшего торжества, – произнесла она. – Потом все изменилось… Его снова вызвали на допрос в милицию по делу Августы, затем еще раз, и он… он испугался. Он смотрел на меня порой странно… вероятно, жалел в душе, что рассказал мне все. И однажды, когда мы встретились – уже осенью, в октябре, я прогуливала уроки, он предложил мне поехать в Царицыно погулять… Я до сих пор помню номер автобуса: двести семьдесят пятый, мы сели на него у Даниловского рынка и всю дорогу стояли сзади на площадке, он крепко держал меня, и у него опять было такое лицо… у моего Матвея, моего дяди-красавца, что я поняла… догадалась, что больше он меня не отпустит…

Царицынский парк – неухоженный и дикий в октябре восьмидесятого года, а кругом – сплошная стройка, новые микрорайоны, дома, грязь, краны, самосвалы – шум и грохот, и лишь в парке, в самой глубине – тишина. Стальная гладь осенней воды, развалины дворца, который тогда еще никто не думал восстанавливать, тот мост, где все так любили фотографироваться, и дальше, дальше, мимо пустой танцплощадки – в лес, в лес…

– Куда ты меня ведешь?

– Тут близко от дороги, тут нас увидят, Ева…

Желтая листва под ногами, палая листва шелестит.

Битый кирпич, руины беседки, и овраг, до середины полный воды…

– Сначала я надеялась, что он ведет меня туда заниматься любовью… А потом я заглянула в его лицо… И все на нем прочла, я догадалась. Он испугался допросов, испугался, что меня все-таки вызовут в детскую комнату и я все расскажу, проболтаюсь. Когда он начал расстегивать брючный ремень и стал его вытаскивать… я поняла…

– Ты чего это?

– Подожди, шнурок кроссовки развязался.

Он спросил, девочка ответила и опустилась на землю – завязать неразвязавшийся шнурок.

Он возвышался над ней, держа в руке брючный ремень. Она была в полной его власти – на земле, со склоненной рыжей головой… Секунда – и… тот же способ, опробованный сначала в чужой спальне, а затем и в универмаге, но…

– Он легко мог меня задушить, но он колебался, он отчего-то медлил, я до сих пор все думаю, отчего он не убил меня сразу… Он колебался, а я… – Комаровская смотрела на Катю. – Я схватила его за ногу и дернула на себя что есть силы. Он потерял равновесие и упал прямо в яму с водой, туда, вниз… А я схватила камень и, пока он барахтался, бросила в него этот кирпич, он закричал: «Что ты делаешь?!» Но я тут же схватила еще один камень и кинула в него, он попал ему прямо в висок, и он… он больше уже не кричал, там, в воде, а я бросала камни еще, и еще, и еще… А потом побежала прочь – через парк к остановке автобуса… Двести семьдесят пятый номер… Вы не знаете, ходит ли он в Царицыно до сих пор?

Вы не знаете…

Я прошу… я заклинаю вас, узнайте…

И скажите, чтобы он уезжал отсюда… Мой мальчик, мое дитя, моя кровь… наша кровь… здесь лишь кошмары и сны… Скажите, что я прошу его уехать и не возвращаться… НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ!!

– Ваш племянник Феликс никогда не станет новым имитатором, – сказала Катя.

– Что можно знать о чужой душе? – Комаровская протянула к ней руки словно в мольбе, а может, изготавливаясь к мертвой хватке за горло… но руки бессильно упали как плети. – Я ведь тоже думала о себе, что я все позабыла… что это только кошмары и сны… Но я вошла туда, в универмаг, и стала им… ОН вернулся… и я вместе с ним возвращалась туда и второй раз… и третий… Это было сильнее меня, я уже хотела этого сама, я жаждала и не пыталась это остановить. Душа-потемки… Что можно сказать о чужой душе, когда не знаешь свою?

– Ваш племянник сам решит свою судьбу. Но я обещаю вам, что я передам ему ваши слова.

Я обещаю вам…

Внутренний двор Петровки, забитый служебными машинами, залитый потоками дождя, – маленький уголок мира, видный из окна кабинета. Полковник Елистратов протянул Кате, вернувшейся из изолятора, чашку горячего крепкого кофе.