Душа самоубийцы

Кастро Рейсе родился в Соединенных Штатах в семье выходцев с островов Карибского бассейна. Однажды он попытался застрелиться весьма необычным способом. Для этой цели ему каким-то образом удалось достать армейский автоматический пистолет сорок пятого калибра, в котором используются пули со смещенным центром тяжести. Довольно трудно представить себе в точности, какими именно были его конкретные действия — я никогда не расспрашивал его об этом детально во время наших бесед (мне не казалось это существенным). Очевидно, он поднес пистолет к лицу справа и нажал на курок. Тот сразу же разрядился двумя очередями. Пули прошли насквозь, повредили лицо, вырвав немало зубов, большую часть языка, носа, скуловой кости и выбив правый глаз. Все совершилось за доли секунды. Лицо превратилось в сплошное кровавое месиво, однако «гудящий» мозг остался нетронутым, за исключением появления неизгладимых воспоминаний о новой, невиданной доселе боли.

Особенности этого покушения в значительной мере отражали прихотливые, порой странные черты личности Кастро Рейеса. В то время он жил в маленьком городке на юго-западе Соединенных Штатов. Его отличал необычайно ясный ум и большие способности (говорили, что он наделен Божьим даром). Испанским языком он не владел, но был не по годам начитан и образован. Настоящий самоучка, он серьезно изучал в числе других предметов древнюю историю, в частности много знал о Римской империи и ее цезарях. Стоит прибавить еще и следующие обстоятельства: его мать отличалась неуравновешенным характером, отца он никогда не знал и ему почти не с кем было поговорить — он был интеллектуально изолированным и социально одиноким. Обладая привлекательной наружностью и немалой физической силой, он с раннего возраста был склонен идти к намеченной цели кратчайшим путем, чем дальше, тем больше бросая вызов общественным устоям. Например, у него сложилась устойчивая репутация бисексуала, и это в среде, где в то время господствовал запрет на подобные формы поведения.

Когда меня вызвали проконсультировать его примерно через неделю после случившегося, я работал в медицинском центре в должности профессора танатологии. По телефону молодой врач потерянно воскликнул: «Мы просто замучились с этим больным!» Из разговора создалось впечатление, что пациент — «юноша латиноамериканского происхождения», по всей видимости, либо болен шизофренией, либо страдает умственной отсталостью. Цель предполагавшейся терапевтической работы состояла в том, чтобы сделать его более покладистым. Персонал отмечал порывистые движения, похожие на попытку ударить медицинскую сестру, делавшую ему инъекцию. В то время его лицо было полностью забинтовано и он находился наедине с собой в кромешной тьме.

Зайдя в палату, я подошел к койке, прокашлялся и сказал, что хотел бы помочь ему. С собой у меня был лист бумаги и несколько шариковых ручек. Может быть, нам удастся пообщаться таким образом? Вот так и началось наше знакомство. Через несколько недель с левого глаза была снята повязка и он смог нормально писать. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы я оценил его прекрасное владение языком (правилами грамматики и правописания) и его отчасти высокопарный, временами напыщенный стиль изложения. И, конечно же, поразительный запас слов! Да, его никак нельзя было назвать слабоумным! Кроме того, несмотря на несомненное смятение и серьезные психологические проблемы, у него не было явных признаков шизофрении. Хотя при желании и можно было бы подумать о том, что психиатры называют «гиперидеаторной прешизофренией». Однако основным веским доказательством отсутствия психоза служила его готовность к взаимоотношениям со мной, основанным на доверии к психотерапевту. Мы договорились о времени наших ежедневных встреч, и могу не кривя душой сказать, что мы оба с нетерпением ждали назначенного часа.

В самом начале обсуждение вопросов «личного свойства» казалось нежелательным, поэтому я решил просто поддерживать с ним общение (я говорил, а он писал) на тему, затрагивавшую одну из значимых для него областей — историю императорского Рима. Готовясь к встречам с ним, я кое-что почитал о Цезаре, Августе, Калигуле, Нероне и некоторых других, и если бы вы стали свидетелями одного из этих начальных психотерапевтических сеансов, то подумали бы, что попали на занятие по истории древнего мира где-нибудь в колледже, либо что психотерапевт несколько повредился в рассудке. Но для меня эта тема была разменной монетой, создавшей зону общих интересов. Он думал, что ему по счастливой случайности попался доктор, осведомленный по части его основного увлечения — истории Древнего Рима. А я считал, что этим питаю его потребность в аффилиации, фрустрация которой, по Люему мнению, довела его до столь экстремального поступка.