Душа (СИ)

— Антон уехал, — затараторила я, — в Ч***. Работает в детском приюте. Дорожки чистит. Меня больше не видит. Не знаю, почему. Зато папа теперь верит в призраков. И верит Антону. Он видел меня. Пережил клиническую смерть и теперь верит. Нужно, чтобы они поговорили, но я не могу объяснить папе про Ч***. Ты можешь попросить Савву, чтобы он написал для папы записку.

— Антон сбежал от Саввы, а ты хочешь сдать его ему?

— У меня выбора нет. Потом разберёмся. Просто уговори и…

— Выбор есть всегда. Просто он тебе не нравится.

От переизбытка чувств я сжала зубы. Место, где раньше располагалось сердце, пронзила обида. Я что, школьница ей, чтобы меня учить? Не хочет — сама справлюсь. И резко развернувшись, я бегом выбежала из родильного отделения.

«Ну и ладно, — рассуждала я, скользя по заснеженному асфальту, — Времени, конечно, уйдёт немало, но я достучусь до папы. Буду тренироваться по чуть-чуть. Глядишь и получится. Получилось ведь тогда на Подлесной: и вентиль завернула, и дверь открыла, и окно разбила. Хотя тогда меня страх подстёгивал. И желание спасти чью-то жизнь. Сейчас стимулы слабее, но они всё равно есть. Папа должен встретиться с «Демидычем»! Встретиться и поговорить. После их разговора многое может перемениться. Сам «Демидыч» может перемениться от того, что ему наконец-то кто-то верит. Лишь бы найти способ. И побыстрее».

***

В конце января в город пришли морозы. Настоящие, трескучие и с ветром. Столбик термометра не сходил с отметки минус тридцать четыре градуса больше недели. В школах пришлось объявить дополнительные каникулы. Дворовые собаки выли от холода, и папа, ругаясь с соседями, пускал их в подъезд погреться и кормил дважды в день горячим мясным бульоном.

— Хоть какое-то доброе дело на старости лет сделаю, — приговаривал он, ставя на деревянный пол миски с едой. Самую маленькую и тщедушную собачонку он даже забрал к себе в квартиру. Слишком уж короткой выглядела её шерсть и худым тело.

Приёмыш почуял меня, как только оказался в прихожей. Оголил клыки и зарычал. Папа засмеялся и погладил его по коричневой морде.

— Свои. Свои. Это дочка моя. Она дурного не сделает.

Приёмыш послушался, но расслабляться не стал. Ухо держал востро. Спал на коврике под порогом, и как только я оказывалась рядом, поднимал голову и, глядя в глаза, начинал громко лаять.

— Эх, Саввы на тебя нет, — вздыхала я, жалея, что не могу попросить у него лапу. Собак я гладила только в деревне. У тёти Глаши их было двое. Кукла и Тишка. Она — темно-серая и кудрявая помесь болонки с дворняжкой. Он — чёрно-белый и пушистый не пойми кто. Оба маленькие. Оба в будке на цепи, но крикливые и любящие ходить в лес за грибами и ягодами.

Приёмыш ни капли не походил на них. Лапы длинные, уши торчком, расцветка яркая. А ещё молодой. Не щенок, но и не взрослый. Подросток, скорее всего, полугодовалый, но, не смотря на возраст, не озорной.

— Сильно не привыкай, — говорил папа, ставя перед приёмышем персональную миску, которая раньше была моей любимой кастрюлей. — Морозы закончатся, верну на улицу. Подкармливать буду, но не более. Мне с тобой гулять не под силу. Человека одного найти надо. Антоном зовут. Он где-то на Макаренко живёт. Не встречал, а, приятель?

Да, к сожалению, вы всё правильно поняли. Моя война с ручкой и тетрадкой так ничем и не кончилась. Я и к началу февраля не смогла написать записку с новым адресом «Демидыча». Правда, вчера мне кое-как удалось вывести букву Ч, которая по закону подлости больше смахивала на цифру семь.

Отчаяние наводило меня на грустные мысли, и я уже хотела оставить папу и прямиком направиться к Савве, заключить с ним сделку, обмануть Альбину и выдать «Демидыча». Я была готова на всё лишь бы получить заветную записку и наверняка ушла бы на улицу Братьев Райт, если бы вдруг уличный собачонок не оскалил клыки и не помчался со всех ног в сторону ванной.

Папа как раз в этот момент мылся в душе. Выходить он не стал, но несколько раз на приёмыша прикрикнул, однако тот и ухом не повёл и принялся лаять и скрестись у дверей с удвоенной силой. Папа снова повысил голос, я погрозила приёмышу пальцем, но тот завыл так, будто моему отцу угрожает самая большая в мире опасность.

— Что за непутёвая собака! — ругалась я, пытаясь схватить мохнатое недоразумение за спину. — Уйдёшь ты сегодня отсюда или нет?

Но собачонок не сдвинулся, а потом резко заменил вой рычанием. И в ту же секунду в ванной что-то упало. Что-то звонкое и тяжёлое.

В груди кольнуло. Отчего-то я вспомнила суд и папину остановку сердца. Неужели опять…

Сама не зная как, я оказалась в ванной.

Слава Богу, там всё было нормально. Почти хорошо. Папа стоял на коврике и завязывал халат, а около его синих тапочек без задников валялись осколки стеклянной полочки, которая ещё пять минут назад была плотно прикреплена к зеркалу.

— Ну, давно бы так, Наташа! — с легким упрёком в голосе проговорил он, глядя туда, где раньше располагалась полочка.