Душа (СИ)

А потом они опять замолчали. «Демидыч» отчаянно делал вид, что пьёт чай, а папа наблюдал за происходящим на улице. Словно меня не было, и словно всё на свете было хорошо и прекрасно. Я ждала, честно ждала, что один из них всё-таки продолжит разговор дальше, но они, по-видимому, не собирались этого делать и больше походили на выброшенных на берег карасей, чем на людей, жаждущих обсудить важные вещи. И тогда моё терпение лопнуло и улетело к потолку со скоростью сдувшегося воздушного шарика:

— Ромка бросил медицину! — закричала я и для пущего эффекта пощёлкала перед ухом «Демидыча» пальцами.

— И зачем так орать? — поёжился он.

— Она что-то сказала? — Папа поднял голову. В его глазах заиграл неподдельный интерес. — Она иногда пишет мне на зеркале. То есть, писала.

— Это была не я! У меня плохо получается. — «Демидыч» удивлённо приподнял брови. Под его взглядом я осеклась, и мой голос стал похожим на писк мыши. — Попросила Альбину, чтобы та уговорила Савву помочь. Он ведь не трогал тебя больше?

— На зеркале писал другой призрак. Наташа пока сама не справляется. И… Ваш зять сегодня бросил университет.

— Ах, вот оно что! — разочарованно проговорил папа и вылил остатки чая в раковину. Я поглядела в его лицо, но так и не поняла, какая фраза, первая или третья, расстроила его больше. — И Наташа хочет, чтобы я поговорил с ним?

— Судя по выражению лица, да.

— Ромка — врач, — затараторила я, и «Демидычу» в срочном порядке пришлось «переводить» сказанное мной папе. — Настоящий. Я видела. Все видели. Он должен лечить людей, а не продавать компьютеры. Он спас тебя. И спасёт ещё много кого. Сначала я думала, что он хочет бросить учёбу из-за меня, то есть, из-за моей смерти, потому что не смог «оживить», от того и корит себя. Но ведь твоё сердце запустить получилось. Разве это не должно было изменить его решение? Неужели он так и не понял?.. И неужели никогда не поймёт?!

Дослушав «мою» речь до конца, папа тщательно вымыл кружку и насухо вытер её полотенцем. Поставил в шкаф и только после этого повернулся к месту, на которое указал «Демидыч».

— Лошадь можно привести на водопой, — медленно проговорил он, — но заставить пить нельзя. Если медицина, как ты говоришь, Ромино призвание, то он вернётся в неё, через пять лет или через десять, но вернётся. А если нет, то значит так и должно быть. Заставим учиться дальше — сделаем хуже.

Всплеснув руками, я истерически захихикала. Колкая фраза про лошадь, которая когда-то привела меня в чувства, теперь пощёчиной ударила по лицу. Неужели папа тоже отказался от меня?

— Я никогда от тебя не откажусь, — печально произнёс он, как будто прочитав мои мысли. — Но сейчас вмешиваться не буду. Мы много раз говорили с Романом на эту тему. Пусть занимается тем, что нравится. Пусть ищет занятие по себе.

— Она злится. — «Демидыч» посмотрел на меня прямо и без улыбки.

— Я понимаю. — Папа убрал сахарницу и накрыл печенье салфеткой. — Но помочь не могу. Каждый человек имеет право на выбор. И он должен прийти к нему сам. Захочет быть врачом — будет. Не решай за него.

Я стиснула зубы и отвернулась к окну. Злость заполняла голову, злость заполняла всё тело, и я не могла найти на неё управу.

— Она хочет быть с вами, — продолжил «Демидыч», — всегда. Хочет приглядывать все оставшиеся годы. Она очень вас любит. Вас обоих. И очень переживает.

Выдавив вялую улыбку, папа вернулся на выдвинутый стул.

— И совершенно напрасно переживает. Мы проживём. Я пригляжу за Романом. Сколько смогу, пригляжу. Рано или поздно он успокоится. А тебе, Наташа, надо идти дальше. Не блуждать между мирами, а уйти в свет.

— Куда уйти?

От последних папиных слов стало особенно горько. Не просто горько, больно. Он словно ударил меня. И не легонько по лицу, а со всей силы и прямо в солнечное сплетение.

— Тебе надо познакомиться с мамой. Она тебя давно ждёт. А Роман всё равно Антону не поверит, ты и сама знаешь это.

Не глядя на папу, я попыталась прикусить губу. Боль между рёбрами уменьшаться не собиралась, и мне даже пришлось прикрыть глаза, чтобы хоть немножко унять её.

— Николай Андреевич правду говорит. Ты должна уйти в свет. — Покачнувшись на стуле «Демидыч» расправил спину. — В беспокойных душах нет ничего хорошего.

Я усмехнулась и еле сдержала во рту, рвущиеся на волю гадости. Выдохнула и произнесла как можно более мягко:

— Когда пойдёшь навещать Тимура, скажи, что мне жаль. Я не хотела, чтобы он попал в колонию. Я и сегодня не считаю его убийцей.

Дослушав до конца мою просьбу из уст «Демидыча», папа снял очки и потёр переносицу. На лице его застыло странное выражение, что-то среднее между радостью и отчаянием.

— Конечно, я передам. Я всё ему передам. А ты не бойся. Мы справимся. Все мы справимся. И у тебя больше не останется незаконченных дел.