Душа в тротиловом эквиваленте

— Не стоит брызгать слюной, мой недалекий ученик. Лучше подумай о том, чем займешься в будущем. Лично я приду к его ученикам и попробую научиться новому.

— Он лишает меня хлеба! Я, да его..!

— Ты зарабатывал хлеб, заставляя гоев за три-четыре месяца выучить то, что они не смогли усвоить за предшествующие встрече с тобой годы. Физика, математика, химия, немецкий, английский, история и литература — только плати, и поступишь куда угодно.

Передо мной сидит всего лишь репетитор. Скажи, Игорь, а ты сам-то умен?

— Я чту мудрых и сведущ в Законе!

— Значит, считаешь себя умным… Тогда пойми, ты всего лишь сведущ, а он творит его! На наших глазах, здесь и сейчас! И потому твои терзания бессмысленны.

— Я подожду, и тогда…

— Что тогда?

— Я…

— Ты ничего не станешь делать. Хотя бы потому, что понимаешь больше, чем говорится.

— Борух, неужели это один из тех цадиков, на которых держится мир?!

— Возможно. Они приходят в мир незваные, их не любит никто, но без них все давно бы стало зловонной помойкой. Цадики, говоришь…

— Каковы они?

— Знаю лишь одно — они всегда разные. И никогда ни один из них не соответствовал людским ожиданиям. Ждали святого — приходил распутник и весельчак. Ждали аскета — получали бабника и пьяницу.

Что интересно, ходоков и бражников почему-то никто не ждал. Возможно, тогда хоть один из цадиков выглядел бы как классический святой!

Никто не знает, каковы они на самом деле, в чем состоит их предназначение. Что и как они делают, к чему стремятся…

Этот — походя ударил по нам. Но ты же не станешь обижаться на ветер, который вдруг вырвал из твоих слабых рук воздушного змея?

— Не стану, глупо.

— Ну вот, ученик мой, пренебрегающий своим истинным именем ради пятой графы, ты понял, не нам лезть в дела титанов. Он всего лишь показал людям краешек того, что мы таили столетиями. Но, зарабатывая на невежестве, имели ли мы на это право?!

— Простите, учитель.

— Я понимаю тебя. У всех нас есть дети, жены и старики, которых не накормить словами. Но, согласись, есть что-то грязное, неправильное в том, что избранный народ веками сохранял монополию на быстрое осмысление. Теперь ей пришел конец, и нам придется это принять.

— Вы учили меня терпению.

— "Четыре великих мудреца вышли в пардес: один из них, Бен-Азай бросил взгляд — и тут же умер. Бен-Зома вышел оттуда, помутившись разумом. Элиша бен Авуя стал вероотступником. И только раби Акива вышел таким же спокойным и просветленным, каким туда вошел".

— Вы уверены?!

… Город у моря.

Фарта вдруг не стало. Чуть не взяли за руку в трамвае-пятерочке, на котором лопоухие курортники разъезжались по санаториям. На вокзале тоже голяк. Мельком подумалось, что знакомых деловых, сутками отиравшихся между залом ожидания, кассами и буфетом, что-то не видно.

Расстроившись, он решил попытать счастья на Привозе. Там, в гаме, криках и толкотне, всегда найдется возможность подрезать сумочку или вытащить кошелек.

Но и там не повезло. Он уже зажал в кулаке дешевенький, из красного кожзаменителя, кошелек в форме сердечка, но руку из кошелки вытащить не получилось. Крепко перехватив его запястье, проклятая тетка набирала в рот воздух, чтобы через мгновение разразиться криком.

Этого допускать было никак нельзя. Согнув левую ногу в колене, Брыч потянул из сапога заточку. Один тычок, и она уймется. Так учил дядька Игнат. А он ужом скользнет в вечную рыночную толчею, и ищи ветра в поле!

И опять ничего не вышло. В голове будто взорвался праздничный фейерверк, и неудачливый воришка обвис в крепких руках, не давших ему упасть в жидкую, растоптанную тысячами ног, рыночную грязь.

Не обращая на Колю особого внимания, один из мужчин в пару фраз закончил разговор, начатый незадолго перед происшествием:

— Нам дали — мы обязаны. Так оно всегда. Оружие теперь у опчества, кто ж теперь мимо безобразия пройдет? Не по совести это!

К официальным властям теперь обращались только в сложных случаях. Когда действительно надо было разобраться, поломать голову. Когда все было ясно, решали на месте.

— Ты, мил человек, что ж к несчастной тетке в карман залез? — спросили Колю Брыча. — У нее же дети! Мал-мала меньше! А заточка в сапожке, опять же — зачем тебе она?

Малолетний карманник и, по совместительству, начинающий налетчик, неразборчиво мычал, отчаянно выдираясь из рук удерживающих его мужчин.

Слегка выкрутившись, но не ослабив захват полностью, он с ненавистью проорал:

— Волки позорные, ненавижу! Да вас дядька Игнат на полосы!..

— Ясно, — с грустью ответили ему.

Мужики, более не интересуясь мнением трупа, для очистки совести задали вопрос:

— Слышь, старшой, что с этим? Уж больно молод!

— В расход, толку не будет, — прозвучал ответ.

Тяжело вздохнув, они отвели Брыча к забетонированной площадке с мусорными баками. По неистребимой крестьянской привычке экономить, цирка устраивать не стали. Просто стрельнули в ухо, как поросенку. И кинули в кучу, где уже остывало с десяток деловых, и дядька Игнат, которым Коля так неудачно пытался пугать людей.

31 октября 1952 года.

Выдержки из радиограммы, адресованной в Мюнхенский разведцентр: