Душа в тротиловом эквиваленте

— Да легко. В Ипатьевской летописи сказано, что князь Владимиро-Суздальский Юрий Долгорукий встретился на границе своего княжества с князем Черниговским Святославом Ольговичем. Они заключили военный союз, а потом переговоры плавно перешли в «пир велик». Ну, как обычно. Ключевое слово здесь — граница. А раз две неслабые дружины нашли, где разместиться, значит, и городок был немаленький. Раз граница, значит — таможня. Разумеется, в этом городке брали с купцов налог на въезд. На канцелярском иврите есть словосочетание мас кавуа — постоянный налог. МАСКаВуА. Кто предложит мне лучшее объяснение слова МОСКВА, тот пусть первым бросит в меня камень!

— И что, в русском много таких вот слов с ивритскими корнями?

— Достаточно. Вот например, кто-нибудь задумывался, почему слова кров и кровь так похожи? А ведь это элементарно! Под одним кровом живут люди одной крови, родственники. Единственная неувязочка — нет такого слова «кровня», а слово «кровник» означает кровную месть. Вот тут самое время вспомнить слово «кровим» — производное от слова «каров» — близко, и промежуток прекрасно заполняется.

Да кстати, какое животное было самым близким в крестьянской семье? Правильно, крова (близкая) — корова. А что является домом для коровы? Правильно, хлев. Не правда ли, до боли напоминает ивритское «махлева» — место, где получают халав — молоко. Случайные совпадения? Сомневаюсь.

Дети Страны Советов, получив возможность запоминать огромные массивы информации и затем сопоставлять их, заставляли старших задумываться в истинности того, что до сих пор казалось всем самим собой разумеющимся. И задавали массу вопросов, от которых голова у наставников шла кругом.

В обитом дубовыми панелями кабинете, человек с трубкой устало переспросил:

— Значит, так и сказал?

— Да, так и сказал. Цитирую дословно: «А кто вы, собственно, такие? Вы скоро уйдете, вас не станет. Вы — осколки прошлого, и нам неинтересны. Ваши дети уже думают по-другому. И скоро они не пожелают иметь с вами ничего общего. Им неинтересны идеологические мантры, их не сбить с толку дешевой демагогией. Они — другие, они устремлены в будущее».

18 декабря 1952 года. Борисоглебск

Старый, вытянутый вдоль тракта на Балашов провинциальный городок. Из достопримечательностей, замеченных мной, стоит отметить разве что древний, времен Крымской войны мясокомбинат, сложенный из красного кирпича с претензией на некий архитектурный стиль, да старое здание вокзала. Все остальное — уныло. Серые, вымокшие под дождями и снегом, некрашеные дощатые заборы и примерно такого же стиля дома.

По слухам, этот город в Отечественную не бомбили — в местном летном училище стажировался сам Геринг. Те же сплетники рассказывают, что у любвеобильного фашиста в Борисоглебске остались любимая и внебрачный ребенок. Не знаю, правда ли, нет ли, но довоенной постройки домов здесь существенно больше, чем где бы то ни было.

Настроение — как погода, серое и унылое. Ночью случилась очередная оттепель, и растоптанные замерзшие тропки, на которые не всегда ровно поставишь ногу, вновь превратились в снежную кашу, обильно пропитанную водой. По разбитым колеям с сторону Вороны текут ручейки грязной воды.

Так и иду, с горки на горку. Последняя попутка сломалась, чуть отъехав от Грибановки, так что, ноги начинают гудеть и наливаться тяжестью.

Перекресток улиц Свободы, Гражданского и Песчаного переулков. Сначала я услышал пьяные вопли, густо приправленные матюгами. Они звучали как клич дикарей из неведомых джунглей, в них слышался то гнев, то ликование, то обида на мир. Весь, в целом.

Затем ветер переменил направление, и на меня накатилась волна омерзительной вони. Уж не знаю, что надо было жрать, чтобы так обосраться.

Только потом я увидел, как чуть впереди, не способный отработать равновесие абориген держит за грудки невысокого роста пожилого мужчину и матерно убеждает его в необходимости поднять друга Ваньку.

Посреди тротуара в грязно-желто-зеленой луже дергается, пытаясь подняться, вдрызг пьяный мужик в оборванной одежде. На битой роже с застывшей идиотской ухмылкой — густая щетина, слюни и сопли, пузырясь, выползают из уголков рта. Третий примерно таков же, как и первые двое. Периодически, он собирается с силами и пытается поднять дружка, но вновь и вновь падает, стукаясь распухшей мордой о грязный снег.

Вновь порыв ветра. И становится понятно, что штаны повстречавшейся троицы промокли и отяжелели вовсе не от воды.

У того, что схватился за старичка, на лице кровь. Бровь рассечена, у второго, что иногда на ногах — вся морда в ссадинах, в кровь разбиты костяшки пальцев, ватник на локтях продран. Из прорех свисают клочья ваты. У того, что в луже, лаково отблескивают волосы на затылке.

— Вот, любуйся! — сказал мне внутренний скептик. — Именно из такой, срущей и жрущей протоплазмы и состоит творящее Историю большинство. Разве что, в массе выглядят они поприличнее. Но вот по сути — то же самое. Любуйся!