Душа в тротиловом эквиваленте

— Можно и начертить. Прямо здесь и сейчас, на любом обрывке бумаги!

— Стоит ли? Все и так понятно. Уровень понимания мира первыми философами настолько высок, что просто отменяет философию как таковую. Только вот затем начинается что-то странное.

— Да, воцаряется схоластика и теоцентризм. Отвлеченные рассуждения на тему о количестве ангелов на кончике иглы, наличия глаз у крота или количества ног у мухи.

— Да, умствования без малейших попыток убедиться в правильности своих умозаключений практически. Но это еще ладно, потом все стало намного хуже. Иначе как помрачением умов такое не назовешь.

— Да что ж вы узрели?

— Сначала Помпонацци заявил, что душа смертна и погибает вместе с телом. Джордано Бруно заговорил о Мировой Душе, и это было совсем гнусно. Затем Бэкон ни с того ни с сего решил, что человек должен стремиться властвовать над Природой.

— Власть части над целым? Забавно. — Почему?

— Да потому, что Бог в его изложении — не Личность, а всего лишь субстанция, присутствующая в каждой вещи.

— Ага, это просто деградация. Гелозоизм.

— Так оно и было.

— Но дальше — хуже. Монтень сказал, что сознание — всего лишь форма материи, Шаррон провозгласил, что Бог не нужен, поскольку нравственность и так заложена в человеке. Да Коста провозгласил, что нравственность заложена просто в законах природы.

— Кем и зачем?!

— Об этом — потом. Пока — о падении. Гоббс счел, что развитие имеет исключительно механистическую природу, Толанд объявил мышление функцией мозгового вещества, Шефтсберри с пеной у рта доказывал, что нравственное начало свойственно человеку просто по его природе.

— Чьей природе? Шефтсберри лично или человеков вообще?

— Человеческой, разумеется.

— Ну, прямого отрицания Бога тут нет, что беспокоитесь, отец Гервасий?

— Да, прямого отрицания нет, но есть намерение — убрать идею Бога из концепции развития Мира.

— Тогда я понял. Нарыв прорвался у Вольтера, который объявил, что Бог — источник движения, но есть еще и Мировая Душа, «архитектор Вселенной». И тут же проговорился, что все-таки мир меняется лишь тогда, когда меняются идеи, движущие людьми.

— А я что говорю, коснувшись Истины, не проговориться нельзя! Но заметьте, Вольтер считал, что за идеями стоит человек. И начался мрак эпохи «Просвещения». Дальше — больше. Вниз катиться проще, чем карабкаться к высям горним. Аничков заявляет о том, что присущее каждому религиозное чувство — результат фантазий. Джанбатиста определил, что все идет по кругу-спирали, и от вам пожалуйста: механистическая модель истории, поддержанная Винкельманом. Тот вообще был забавник из редких: заявил что развитие государств определяется лишь климатом и формой государственного устройства.

— Как просто! — восхитился я.

— Да, людей пытались убедить, что мир — прост. Гольбах провозгласил, что история человечества — лишь история «законодательных идей», и своей историей человек может управлять сам. Батурин, Лессинг, Дай Чжень, Ламетри и иже с ними славят просвещение. Долго и громко, но как-то фальшиво. Пристли говорит, что мысль и сознание — следствие особой организации материи. Можно долго перечислять идеи, но итог был печален — люди начали слушать Грановского, Карлейля, Милютина, Бакунина и Ткачева.

— А тут и до смертоубийств недалеко.

— Правильно мыслите, — с горечью согласился батюшка. — Не было бы механицистов, не появились бы и полоумные марксисты, считающие, что историю двигают механически возникающие противоречия производственных отношений. И не было бы фашизма, поскольку фашизм в точности равен марксизму, но при сохранении частной собственности.

— Понимаю. Социализм и фашизм так сражаются с религией, потому как наличие Бога делает иллюзорным право вождей народов вершить историю. Но ваши лживые иерархи, погрязшие во всех мыслимых пороках и присвоившие себе право говорить от имени Его — чем лучше?

— Ничем, — пожав плечам, ответил отец Гервасий. — И я слаб и невоздержан. Только знаю и говорить буду, что к Нему способен прийти любой. А придя — обрести просветление и силу. Для этого не нужны пухлые талмуды со сказками древних скотоводов, а лишь пытливая мысль и желание понять Замысел Его.

— Так вот почему вы служите в этой забытой всеми богами деревне!

— Иного ожидать не приходилось.

— Что в итоге? — спросил Холодова Георгий Максимилианович.

— Город чист. До белых костей, и всего лишь за сутки.

— Да, — пробормотал Маленков, тяжело встал с кресла и прошелся по кабинету. — И кто бы мог такое подумать…

Затем резко развернулся к застывшему по стойке «смирно» полковнику, и с тоской в голосе спросил:

— Потери?

— Отсутствуют.

— В Ленинграде?

— То же самое.

— Быть того не может! Что, не было попыток противодействия?

— Были, как не быть. Много вывозить пришлось. Наверное, тех, кому терять было нечего.

— Так почему…?

— В основном, в спину. Большинство все же, желает жить по совести, ну, по мере сил и помогали.

— И сколько же наши совестливые сограждане покрошили народу, по мере скромных сил своих?