Душа в тротиловом эквиваленте

Заметьте, не выдумать, не создать, а просто понять и по возможности использовать. Задолго до того, как мы придумали названия радуге, звездам, квазарам и пульсарам, они существовали в природе, и не наше дело объяснять создавшему их, какими закономерностями описываются их свойства.

Да, мы создали массу механизмов, в природе не существующих. Это так. Но наилучшим ли образом все созданное нами решает наши проблемы. И лучше ли наш эхолот того, что уже был у кашалота или дельфина. И что совершенней: атомная электростанция или любая из звезд, что мы видим в ночном небе?

И насколько в итоге наше знание достоверно? Какими бы мы не пользовались приборами, в итоге мы получаем результат исследования в виде, доступном для. То есть, положения стрелки на шкале, тепло, звук, изменение цвета растворов.

Затем — анализируем и проверяем экспериментом. Он, эксперимент, должен нам все подтвердить. А с помощью чего, собственно? Да с помощью все тех же органов чувств!

Вот и выходит, что сознательная деятельность в науке — вмсего лишь промежуточный этап, к которому мы относимся с явным недоверием. По-настоящему мы верим лишь тому, что можно разглядеть, унюхать, пощупать или попробовать на вкус. Это действительно — Истина в последней инстанции.

Вот тут и становится грустно. Получая 90 процентов информации о внешнем мире при помощи зрения, мы в то же самое время слепы, глухи и бесчувственны.

Видим всего пять процентов от того, что может быть видимо.

Не способны почувствовать смерть за стенкой, не слышим инфра и ультразвука, не видим в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах, не способны почувствовать добычу за несколько километров, как это делают животные. Мы успешно не ощущаем электромагнитных полей и их направлений, что великолепно делают перелетные птицы. Что уж говорить о запахах. Собака ощущает их с полмиллиона, а мы — всего лишь несколько тысяч.

Но все-таки наблюдаем, экспериментируем, делаем выводы. Что удалось разглядеть, то и изучаем. Что изучили, то и считаем правильным. Более того, у нас хватает безрассудства заявлять: «Мир именно таков».

Вдруг зримо представилась картина научного исследования общества по теням людских ног, мелькающих у подвального окошка. Или изучения рассветов и закатов все из того же окна. Нет, мы конечно же поймем по меняющемуся освещению, что когда рассвет — становится светлее, а когда закат — темнее. Но вот может ли мы представить эти явления во всей полноте — вопрос еще тот.

Мир совсем не таков, каким он может представиться подвальным мудрецам, но почему-то именно в таких подвалах человечество вырабатывает хрестоматийные истины, обязательные для изучения в школах.

Вынужден повторить давно известное: логическим путем к Истине прийти невозможно. Проще постоянно задавать себе вопросы, и оттуда, где хранится все, непременно придет ответ. В конце концов, именно этим занимаются что ученые, что шаманы. Все они в равной степени искусственно вызывают свои «открытия» или откровения. Только одни непрестанно и напряженно размышляют, а вторые пользуются оккультными ритуалами. Но результат — один и тот же. Человек получает знание, пришедшее свыше.

— Ладно, — подумал я. — Попробуем выбраться из подвала.

23 декабря 1952 года

Сэр Альвари писал отчет. И при этом благодарил своих учителей, вбивших в него незыблемое:

— Что бы ни случилось, пиши отчет. Даже если Зверь вылез из моря или вострубил предпоследний ангел — пиши отчет! Понимаешь ты что-то в происходящем или не понимаешь — все равно — пиши! Разберутся, поверь. На то специально обученные люди есть. И не вздумай запамятовать, что существуют стандартные, утвержденные формы изложения даже самых невероятных событий.

Теперь, склоняясь над письменным столом, делая долгие перерывы, Гаскойн писал. Странным образом, это занятие успокаивало. Сухое канцелярское изложение кошмара, случившегося вчера, будучи перенесено на бумагу, выглядело совершенно недостоверно, но не столь уж страшно.

Наверное, так получалось потому, что достоверно передать ощущения человека, вдруг вывернутого наизнанку, как старый разношенный свитер перед починкой, все же затруднительно.

Чужое, равнодушное, незаинтересованное, полностью лишенное человеческих эмоций внимание воспринималось как луч карманного фонаря в руках патрульного, режущий глаза застигнутого врасплох беглеца.

— Как максимально точно сформулировать то, что я чувствовал? — думал сэр Альвари. — Наверное, точнее всего будет так: полная, до дрожи в коленках беспомощность и отстраненность от собственной участи в одно и то же время. Как все это может сочетаться, убей бог, не понимаю, но так оно и было. Что еще? Ощущение пригибающей к земле ноши? Да, пожалуй.

Аккуратно откусив кончик сигары специальной гильотинкой, джентльмен поджег длинную спичку. Дождался, когда полностью прогорит сера, и наконец, окутался облаком ароматного дыма.

— И все-таки, как воспринимать то, что я жив? Как уважение к дипломатическому статусу или знак полного пренебрежения? Непонятно.