Душегубы

Конечно, особой фантазией Бизон и его коллеги не отличались. То пуговицы со штанов срезали, пока Валерка спал, то — опять же ночью — «брызгали» ему в сапоги, то насыпали в койку канцелярских кнопок. Все эти мелкие пакости проводились, условно говоря, руками салажни, что должно было быть особо оскорбительным для Валерки. В конце концов Русаков сорвался, застав очередного «исполнителя» при попытке намазать сапожным кремом наволочку. Едва Валерка пару раз съездил ему по морде, как, откуда ни возьмись, появился взводный и, оттащив Русакова, объявил ему четыре наряда на службу, пообещав, что напишет рапорт и отдаст под суд за неуставные.

Валерка не привык жаловаться — не то воспитание. Однако его все давили и давили, сжимая, как пружину. Что-то наверняка должно было произойти. Потому что от всех этих наездов и заподлянок рядовой Русаков внутренне все больше зверел и был готов завыть по-волчьи. Впрочем, скорее всего от тоски.

Особо сильная тоска пришла к нему сегодня, когда он уже заступил на дневальство. После отбоя Бизон, шаркая кирзовыми шлепанцами, подошел к нему, мывшему пол, и спросил:

— Ну ты чего, в натуре? Еще не раздумал упираться? Бизон это все нормально сказал, даже благожелательно. Но Валерка упрямо сказал:

— Нет, еще думаю.

— Это хорошо, — кивнул Бизон, — только теперь, корефан, даже если ты завтра к утру раздумаешь, то будет уже поздно. Ты свое слово сказал, теперь мы скажем. Нам, конечно, до фени твой выпендреж. То, что ты не хочешь под пули ехать, — это понятно. Кроме придурка Соловьева, ни у кого на это желания нет. Но семь человек подписались в добровольцы, а ты — нет. Чем ты их лучше, падла? Ты чей? Ничей. Ты дерьмо собачье. У тебя отец — кобель, а мать — сука и воровка. Если б ты и впрямь не хотел ехать, то подошел бы, спросил нас, мы б тебе объяснили, как и что делать. Но ты, козел, хочешь показать, какой ты умный, а все дураки. Не знаю, на хрен тебе это надо, но как прикол — это уже не смешно.

— Вам-то какое дело? — спросил Русаков. — Командирам — понятно, надо прогнуться, а вы-то что? Вас все равно раньше не дембельнут. И позже — тоже.

— Потому что из-за тебя, полудурка, нам может быть хреново. Обидится начальство, что не добрали добровольцев, и скинет разнарядку уже по всей форме. Вместо вас, восьмерых, взвод потребует. И нас, «дедушек», под пули погонит. А ни я, ни другие тоже помирать не нанимались. Понял?

— Вы тоже можете сказать «не хочу», и хрен поедете.

— А вот фиг ты угадал. Тогда и выбирать не дадут, а просто скажут: или в Чечню, или в тюрягу за неисполнение приказа. Сидеть тоже не здорово. Я лично не спешу.

— Это ты сам придумал? «Взвод потребуют», «приказом пошлют» — откуда ты знаешь? Да может, если я упрусь, они и вовсе никого отсюда не потащат? Сейчас вообще, говорят, только добровольцев туда посылать положено.

— Может, и так, только это уже твоя отсебятина пошла. А я знаю, что в нашем родном войске положено. На что «положено», на то с прибором наложено. Понял? Еще раз говорю, как другу: завязывай выступать и ехай. Иначе, блин, мы тебя хором опетушим, усек? Кроме шуток!

— Ну так что, мне надо прямо сейчас срываться с наряда и бежать в штаб, где уже никого нету, кроме дежурного? Орать там, что я, мол, все осознал, раскололся и очень желаю в Чечне сдохнуть за «единую и неделимую»?

— Зачем? Ты можешь завтра, после того, как с наряда сменишься, рапорт написать.

— Ты ж сам сказал, что завтра утром поздно будет.

— Правильно. Потому что ты, сучонок, моего человеческого обращения не понял и вместо того, чтоб сразу сказать: «Раздумал!» — начал выдрючиваться и корчить из себя Зою Космодемьянскую. За это тебя надо наказать. Другой бы на моем месте уже рассердился и навешал тебе звездюлей. Но я, понимаешь ли, человек от природы добрый, душевный. И отходчивый такой по жизни. Если ты не ищешь себе приключений на задницу, а все трезво понимаешь, то придешь ровно через час, без всяких напоминаний, к моей койке. Дорогу знаешь, не заблудишься…

— Мне на тумбочку надо будет заступать, — перебил Валерка.