Душехранитель

Николай не переставал удивляться: вокруг Ренаты поднялась нешуточная суета, словно она была не рядовой пациенткой, а большой знаменитостью. По обрывкам фраз он понял, что ей даже выделят какую-то особенную палату.

— Что происходит, Маргош? — спросил он, провожая подругу жены к машине.

— Не спрашивай ты меня ни о чем! — буркнула та. — Поедешь или останешься?

— Останусь, конечно.

— Садись, поехали. Нечего тебе тут делать.

— У нас даже телефона нет…

— Садись, говорю!

Николай подчинился, хоть и недоумевал.

— Рита, объясни, в чем дело?

— Нет, это ты мне объясни! Я, как дура, участвую в этих ваших играх… Не знаю и ничего знать не хочу! Все, умолкни и ни о чем не спрашивай! — она отпустила на мгновение руль и прикрыла уши. — Я устала! Почему я?

Гроссман начал догадываться:

— Тебе звонил тот тип? Да? Марго?

— Да, да! Кто это такой, на кой черт ему вставило покровительствовать вам?

Николай усмехнулся. Все прояснилось:

— Да есть тут один… Он за ней умирает…

— Я уже поняла.

— Но вопрос в другом: ты-то почему его слушаешься? Оно тебе надо?

— Ник, у тебя когда-нибудь было собственное дело? Нет? Ну, когда будет — обращайся, я расскажу тебе много интересных подробностей о содержании и уходе за частным предприятием.

Он подумал, сопоставил и начал смеяться. Марго покосилась на него, как на идиота.

— Ой-вей! — Николай хлопнул себя по коленям и согнулся от хохота. — Ритка, так твое ЧП — под «саламандрами»?

— Да откуда я знаю? Я что, удостоверения личности у них спрашивала? Но этот, который за Ренкой «умирает», точно над ними. В чем-чем, а в этом я уверена.

— Маргош, ты знаешь, как надежно спрятать какой-нибудь предмет?

— Ты о чем это?! — насторожилась она, решив, что сейчас и Гроссман станет подбивать ее на какую-нибудь авантюру.

— Чтобы спрятать что-нибудь понадежней, лучше выложить это «что-нибудь» под самым носом у тех, кто его ищет. Ой-вей! А он хоть и отморозок, но гений!

* * *

После какого-то укола измученная Рената забылась сном. Проинструктированные самим Степан Степанычем, главврачом, врачи хлопотали возле нее неотлучно. Давно наступила ночь, а младенец все не торопился появиться на свет. Силы роженицы иссякли, и тогда ей поставили инъекцию, чтобы она смогла отдохнуть.

Промокнув мокрый лоб спящей Ренаты марлевым тампоном, одна из акушерок шепнула другой:

— А кто это такая?

— Не знаю, но Степан Степаныч, сама слышала, построил всех. «Шишка» какая-то, наверное…

— Наверно. И молчит, как в рот воды набрала. Никогда таких не видела. Рыжая — намаемся мы с нею.

— Да. У рыжих это тяжко… Не дай бог, тьфу-тьфу! И чего ее к нам-то?..

— И не говори! Ужас какой-то!

И тут их перешептывание прервал неожиданно громкий голос:

— Ну и что тут у нас? — и в палату стремительно вошел мужчина в накинутом на плечи белом халате.

Весь медперсонал вытянулся в струнку. Чтобы сам главврач, да еще и посреди ночи?..

Степан Степаныч был молод: чуть за тридцать. Но подчиненным внушал почти священный трепет. Это был эскулап от бога.

Главная акушерка тут же принялась объяснять ему подробности. Слушая отчет краем уха, главврач быстро осмотрел Ренату.

— Так. Капельницу, быстро. Я у себя.

И столь же стремительно, как и появился, он ушел.

* * *

Все должно произойти сегодня. Он так решил. Нет смысла длить агонию. Не существует ничего — только он и мир-удав. Остальное — мираж, и жить в этом мираже надоело.

Уже совсем стемнело. Прохожие не обращали никакого внимания на одинокого человека, облокотившегося на перила моста. Народа становилось все меньше и меньше. Город замирал.

А Владислав размышлял только об одном: будет ли ему больно. Скорее всего, нет. Удушье… Несколько секунд, а может, минут страха… Видимо, так. А впрочем, посмотрим…

Он почему-то избрал именно такой способ ухода. В машине лежала кое-как нацарапанная прощальная записка. О, Ромальцев от души посмеялся, перечитывая эту глупость! Нелепо выглядит со стороны человек, собирающийся свести счеты с жизнью и в то же время зачем-то вспоминающий о дурацких правилах, принятых в трижды проклятом обществе. Кому какое дело до него, Ромальцева Владислава Андреевича?! То ли жил, то ли не жил такой человек — что это меняет?

Размазывая слезы и сопли, записки пишут девочки с таблеточками, получившие по носу от первой любви и ждущие, что их вовремя откачают. Плачут и заранее жалеют себя.

Владу нисколько не было жаль своего тела, своей оболочки. В душу он не верил. К черту душу! Все, что придумано людьми, — бред и блажь. Но если уж у самоубийц принято писать прощальные записки, пусть это будет последней данью шизофреническому миру…

* * *

Поначалу Николай ощущал только небольшое волнение, которое с легкостью унимала Марго, дескать, никуда не денется, родит, беременной не останется. Однако ближе к вечеру встревожилась и Ритка.