Душенька

– Неслыханное дело, скажу я тебе. Все, что на кухне сыскалось – и капустка, и морковь, и лучок, и помидорки, – все хорошее, годное, все без опаски кушать можно! А вот щи твои, Евдокия Звонарева, впору сами вместо удобрений использовать! Там, признаться, от щей-то одни ополоски остались, но и тех хватило бы, чтобы слона с ног свалить.

У меня было такое ощущение, словно меня схватили за шкирку, как котенка, и бросили вниз, в бездонный колодец, куда мне предстояло падать и падать, стремительно и неостановимо, беспомощно барахтаясь и крича от ужаса... И так целую вечность. Темные стены кабинета вращались, и не было в мире никого, кто бы помог мне, вытащил из этой кружащей и завывающей бездны. Но внезапно из тьмы протянулась рука и приостановила мое падение.

– Ты должна знать, кто это сделал, – сказал Тюряев.

Я подняла на него глаза и удивилась. Почему я сразу не заметила, что у него такое славное лицо – совсем некрасивое, но доброе?

– Ведь это не ты, так? – продолжал следователь. – Вряд ли ты мечтала таким образом улучшить вкусовые качества щей. Кстати, на беду, они и так были отменные, иначе рабочие не просили бы добавки... У тебя не было мотива злоумышлять против целого коллектива, да и не стала бы ты так спокойно спать в своей комнате, совершив такое страшное преступление. Значит, ты сама не знала, что сваренные тобою щи были... хм... с сюрпризом. Но ты ведь пробовала их, когда готовила? Так?

– Так.

Я действительно пробую, когда готовлю. Есть, кто не пробует, а я так не умею. Но щи я не только пробовала на соль и перец, я даже налила себе полтарелочки и съела за милую душу. Давно заметила, что когда насмотрюсь на обедающих, то после такой аппетит просыпается, ну, и съедаешь вдвое больше. Так уж лучше до обеда червячка заморить, чем потом облопаться! Но к тому моменту как Коля пришел, я уже даже и тарелку вымыла...

Коля пришел.

Коля...

– Коля... – сказала я.

Язык у меня ворочался тяжело, лицо онемело, как от обезболивающего укола у дантиста.

– Николай приходил? – переспросил Иван Федорович. Мне было страшно взглянуть ему в глаза, но, во всяком случае, голос у него был очень спокойный. – И... что делал?

– Помог мне. Шторы раздвинул, хлеб нарезал.

– Один в кухне оставался?

Я не могла вымолвить ни слова.

– Ну? Оставался?

– Да... Я разносила судки по столам, а он...

– Все ясно, – со вздохом, который в иной ситуации можно было бы расценить как вздох облегчения, сказал Иван Федорович.

Тюряев быстро писал что-то на листах сероватой бумаги.

– Да что ясно? – удивленно спросила бабушка, которой до этого не было ни видно, ни слышно. – Что ж тут ясного? У него ж у самого живот прихватило! Я ему таблетки давала! Бледный весь был, в поту...

– Да с чего же это он вспотел-то? – пришел и мой черед удивляться. – Он ведь щей и не ел вовсе!

– Не ел? – поднял голову Тюряев.

– Не ел.

– А обычно как? Обычно ел?

– Обычно ел. И добавки просил. А на этот раз – нет!

– Так он, может, собственной отравы надышался, вот и прихватило...

– Если бы он надышался, как вы изволили выразиться, у него были бы респираторные проблемы, – заметила бабушка.

– И это справедливо. Стало быть, боль в животе и прочие соответствующие недомогания он симулировал. Могло такое быть? Вполне. Если не возражаете, я вас покину на минутку, мне тут надо распорядиться...

Тюряев вышел из кабинета. И я наконец смогла поплакать.

Разумеется, Коля не стал ждать, когда его арестуют. Доморощенного диверсанта задержали на трассе в девяти километрах от деревни. Он голосовал, и милицейский «газик» охотно принял на борт беглеца. Чиниться он не стал и очень скоро раскололся. Светлая идея всыпать удобрения в обед для работников хозяйства пришла в голову не ему, но главе конкурирующего предприятия. Глава, видимо, был мастак убивать одним выстрелом двух зайцев. Рабочие болеют, значит, некому собирать урожай, значит, срываются поставки, что дает конкуренту самую несомненную выгоду в плане реализации собственного товара... Да и к тому же репутация перловского тепличного хозяйства будет здорово подпорчена – людям рты не заткнешь, пойдут болтать, что работники отравились собственной продукцией, сверх меры напичканной опасными для здоровья удобрениями. Сейчас любят и поговорить на телевидении, и написать в прессе про опасные фрукты и овощи, про здоровый образ жизни и здоровое питание... Наслушается обыватель таких разговоров, пойдет по рынку – ан в яблочках консерванты, в колбаске нитрит натрия, в яйцах сальмонелла, а в йогуртах генетически модифицированные добавки. Но есть-то что-то ведь надо, так? Вот и ест обыватель все те же вредные продукты, да только без удовольствия, отплевываясь и сетуя на горестную судьбу, зарабатывает себе изжогу и язву... Такой хорошо запомнит, что про чьи-то помидоры сказали, мол, ядовитые, и дотошно выспросит: не те ли, мол? Точно? А все-таки? Во-он оно что! И пойдет себе, гордый, к иностранным помидорам, выращенным на гидропонике, без вкуса и без запаха, зато с непоруганным добрым именем.