Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Но оба мы понимали, что все кончено, и на наш грандиозный и прекрасный проект, по большому счету, нам было уже наплевать, то есть не наплевать, конечно, просто мы ко всему были готовы. Я хотел, чтобы все это закончилось, а Муди хотел этого даже еще больше, и Марни несказанно от всего этого устала, как и Пол. Зев и Лэнс еще продолжали воевать, им казалось, что для этого есть резоны, но им тоже было понятно — мы долго их к этому готовили, — что в любой момент почва из-под ног может уйти, что она так и оборудована, чтобы обвалиться. Вот к чему мы пришли: три или четыре года, бесконечные сотни тысяч рабочих часов подошли к концу, а мы никого не спасли…

Что мы завоевали?

Кого мы изменили?

…и не будету нас места на космическом «шаттле», и все, что мы делали… а вообще — что мы делали? Было дело, которое надо было делать, надо было доказать что-то очень и очень незначительное, его мы и доказали — скромно и красиво… Мы с Муди шли по Южному Парку великолепным июльским днем, в парке было полно людей, и все они красивы, талантливы и юны, а мы, изнуренные, шли мимо них, возвращаясь в свой офис. Это было прекрасно. Мы наконец-то испытали странное удовольствия от того, что знаешь: все закончится, — знаешь, когда и как. У нас осталось две недели, чтобы завершить оказавшийся последним номер, после чего нас должны были выгнать, — поэтому мы взяли уже готовые материалы (центральная статья называлась «Правда ли, что черные круче белых?») и рассыпали по всему номеру многочисленные намеки о кончине журнала, о смерти, о поражении.

Номер открывался такой статьей:

Смерть, как и многие великие фильмы, печальна.

Юность мыслит себя неподвластной смерти. А с чего бы могло быть иначе? Временами жизнь кажется бесконечной, полной жизнерадостного смеха и бабочек, страстей и радостей, а еще — прекрасного холодного пива.

Конечно, с годами приходит грустное осознание того, что «навсегда» — всего лишь слово. Сменяются времена года, тускнеет любовь, достойные умирают молодыми. Все эти истины трудно принять, они причиняют боль, но в них есть неизбежность и, как нам говорят, необходимость. Зима прорастает в весну, ночь возвещает о приходе рассвета, а утрата засевает семена обновления. Конечно же, произносить эти слова так же легко, как легко, к примеру, долго смотреть телевизор.

Но легко это или трудно, мы полагаемся на эту веру. Жить без нее — все равно что прыгнуть без всякой надежды в черную бездонную пропасть, на целую вечность провалиться во всеобъемлющую пустоту. В самом деле: что мы приобретем, если скажем, что ночь станет лишь темнее, а надежда будет раздавлена сапогом порока? Какие ответы мы получим, если постигнем до конца, что в жизни нет спасения, что рано или поздно, вопреки нашим лучшим надеждам и самым горячим мечтам, как бы ни были благородны наши дела и искренни добродетели, сколько бы труда мы ни вложили в свой идеал бессмертия, неизбежно произойдет так, что моря закипят, зло вытопчет землю грубыми подковами, а планета превратится в руины, пригодные лишь для тараканов и гнуса.

Есть одна поговорка, ее часто произносят священники и стареющие бейсболисты: «Молись о дожде». Но зачем молиться о дожде, если дождь проливается горячей ядовитой кровью?