Душераздирающее творение ошеломляющего гения

А потом, через несколько дней, мы перечитали ее в надежде, что она не кажется слишком уж резкой и депрессивной — ее написал Зев, а Зев еще так молод! — потому что Лэнс только что вернулся из Нью-Йорка после всей той беготни, которую они со Скай устроили, чтобы раздобыть денег или хоть что-нибудь. Мы хотели узнать, как все прошло: к тому моменту интерес был чисто теоретическим, но все-таки мы ждали вестей с интересом, хоть и угрюмым — нам хотелось послушать смешные рассказы, как нам все отказали, как на нас все плюнули, и я уже не помню, почему мы все собрались в офисе, все вместе посреди дня, — но тут вошел Лэнс, бросил свой рюкзак на спинку кресла и сел, буквально рухнул в то же кресло. Потом он встал. С минуту походил по комнате. Остановился у шкафа рядом со столом Марни. У него на лице была странная полуулыбка: его рот будто бы улыбался, но одновременно будто бы подрагивал, и он внимательно смотрел на что-то маленькое на полу между нами. Рот он прикрывал рукой, словно хотел скрыть то, что с ним происходит. Он что, улыбается? Да, улыбается. Голову он склонил набок. Его явно что-то развеселило. Сейчас он расскажет смешное.

— Скай умерла.

— Что? — спросил кто-то.

— Умерла, — сказал он.

— Постой, ты о чем? Кто? — мы говорили все одновременно.

— Она умерла.

— Иди в жопу, придурок. Ну и шуточки у тебя.

— Кажется, он серьезно. Ты серьезно?

— Ничего тут смешного.

— Да поймите вы! Она умерла. Умерла.

— Ох.

— Ты что?

— От чего?

— Это была вирусная инфекция — и дала осложнения на сердце. Она пролежала всего несколько дней. Они ничего не смогли…

— Не может быть.

— Ни черта себе.

— Господи.

— Нет!

* * *

Мы с Марни едем над Золотыми Воротами, недалеко от того места, где надо свернуть, чтобы попасть на Черные Пески. Мы едем делать снимок для последней страницы последнего номера. Мы искали картинку, которая выскажет все, что нам нужно, и выбрали тоннель на трассе № 1, ведущий к городку Сосалито сквозь мохеровые Хедлендз. Это самый обычный тоннель, со сводом, темный, другого конца не видно, а на въезде — бог весть когда нарисованная радуга. Мы поставили машину, а потом пошли вдоль шоссе, и Марни смотрела, не едут ли машины, пока я стоял на разделительной полосе и фотографировал — правда, фотография в итоге получилась не такой хорошей, как мы рассчитывали: радуга оказалась смазанной, нечеткой, а тоннель — недостаточно темным.

Но все-таки в конце мы напечатали ее. То ли ее, то ли письмо от Эда Макмэхона[185], которое за несколько дней до того распечатал Пол, когда мы уже собирали вещи. В письме крупным шрифтом было напечатано:

ЖУРНАЛ «МОЩЧЬ»

ЯВНО ВЫИГРАЛ СУММУ В РАЗМЕРЕ

ОТ $ 1 000 000

ДО $ 11 000 000!

Конечно же, последний номер мы посвятили ей, Скай. Скромный грустный жест. Эх, написали мы, — Скай надо было видеть. Это еще можно сделать. Возьмите в прокате фильм «Опасные умы». Она там, она ходит и разговаривает. Да, она произносит там чужие слова, и вообще ей тогда было лет девятнадцать или двадцать, но она осталась там навсегда — она ходит, разговаривает и выдувает пузыри из жвачки. О да, она — это что-то.

К Черным Пескам ведет длинный и крутой спуск, но вид вокруг — дикие цветы и океан — просто поражает. Пока мы с Тофом шагаем вниз, люди идут наверх — парочками, запыхавшиеся, останавливаясь передохнуть: подъем в тысячу раз труднее спуска. Пока мы вместе спускаемся, до меня доходит, до чего же мы с Тофом похожи, и меня начинает тревожить, как бы кто чего не подумал. Он уже почти с меня ростом, и у него такая смазливая физиономия, что нас вместе, особенно на этом пляже, вполне могут принять за парочку из НАМБЛА[186], а если нас увидит какой-нибудь нехороший человек, то обязательно напишет донос, и тогда придут из агентства по охране детства, его отдадут в приемную семью, и мне придется его оттуда вытаскивать — мы отправимся в бега, уйдем в подполье и будем питаться отвратительной едой…

Такое ощущение, что пляж очень, очень далеко. Завсегдатаи Черных Песков — по большей части голые гомосексуалисты, еще там бывает некоторое количество голых гетеросексуальных мужчин и гетеросексуальных женщин, а остальной контингент составляют одетые люди, вроде нас, или редкие китайцы-рыбаки. Мы бросаем все посреди пляжа, там, где останавливаются и садятся семьи, если у них хватает духа сюда спуститься. Разуваемся, снимаем рубашки, оглядываем берег — влево и вправо. У Тофа есть мысль:

— Знаешь, что я думаю.

— Да. Хотя нет.

— Надо, чтобы каждый, хотя бы один раз в жизни, смог оживить какую-нибудь вещь, которая ему нравится, и с ней подружиться.

Мне надо сделать паузу. Поощрять его или не надо?

— Какую вещь, например? — нервно спрашиваю я.

— Например, апельсин.

Он почесывает подбородок, как делает всякий раз, когда обдумывает подобные мысли.

— Или молоток.