Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Я постучался в огромную дверь, а когда меня впустили, я увидел, что повсюду люди, стол и пол завалены подарками, огромными, прекрасными, в столовой в дальнем конце дома целая толпа людей что-то делает, и еще человек пятьдесят — в заднем дворике, в окружении фонарей, заливших своим светом двор. Мама Шалини сказала, что та отдыхает наверху. Я поднялся по устеленной коврами лестнице и пошел по коридору на шум голосов. Она была в спальне, окна которой выходили на бассейн, сидела на кровати, радостная, легкая, совершенно такая же, как прежде.

— Здравствуй, дорогой! — сказала она.

Мы обнялись. Она была при параде — в шелковой блузке и мини-юбке.

Я рассказал, как по пути в Лос-Анджелес у меня сломалась машина (это чистая правда), как я взял машину у Билла и доехал на ней до ее дома, сказал, как, по-моему, все прекрасно идет — все эти фонари на заднем дворике, бассейн, так много гостей…

— Да, конечно, но зачем все это? — спросила она.

Она не знала, почему мы все тут собрались. Почти физически ощущалось, как она обыскивает свою память в поисках причины, но ничего не находит.

— У тебя сегодня день рождения, — сказал я.

Ее сестра Ануйя и я объяснили ей про день рождения.

— А зачем столько шуму? То есть я понимаю, конечно, что меня все любят и так далее, но все-таки?

Она коротко рассмеялась.

Мы с Ануйей осторожно, как только могли, обрисовали ей суть дела, упомянули падение, кому и чудесное выздоровление. Как всегда, после нашего рассказа Шалини была просто потрясена.

— Ниче-го себе! — сказала она.

— Да, — сказали мы. — Тебе очень повезло.

Про погибшую подругу, с которой она пришла, ей никто не рассказывал.

— О боже, спасибо тебе! — сказала она, пародируя провинциальный акцент и выкатив глаза. «Боже» прозвучало как «боуже».

Наконец она пошла вниз, немного потанцевала на паркетном настиле, который соорудили у бассейна. Ей вручили подарки, потом был ужин, и там были Карла, Марк и все, кто навещал ее в больнице. Вид и теплый ветер с океана вызывали чувства эйфорические, как и было задумано. Когда шум улегся, а Шалини пошла наверх отдыхать, я дошел до дверей с ее матерью.

— Кстати, я следил за делом домовладельца, — сказал я.

— В смысле? — спросила она.

— Ну, домовладельца, хозяина того дома.

Я рассказал, что следил по газетам за судебным процессом над домовладельцем, виновным в том, что обвалилась веранда; рассказал, что раз шесть ходил в здание суда, искал его, хотел присутствовать на слушаньях, хотел посмотреть на этого человека. Я строил планы, что я с ним сделаю, если мы окажемся вдвоем в темном переулке, как размозжу ему череп голыми руками.

— Так вы были на суде? — спросила она.

— Нет, я все время попадал не в ту комнату, или они переносили слушанья. Они все время что-то переносят. Я сидел в пустых залах и ждал… Передайте Шалини, что мне пора уходить.

И я ушел, зная, что, наверное, больше здесь не появлюсь. Я сказал, что еще приеду — может, на День благодарения, — но я знал, что мы с Тофом уедем из Калифорнии: мы вымотались, и нам кажется, что за нами гонятся…

Все остальные или уже уехали, или собирались уезжать. Флэгг переехал в Нью-Йорк, чтобы поступать в аспирантуру, потом туда же уехал Муди, чтобы найти там работу, а следом за ним — и Зев; Кирстен переехала в Гарвард со своим новым бойфрендом, он учился на юрфаке, а она получала магистерскую степень, они были прекрасной, безупречной парой, и мне самому было странно, что я так рад за нее, — вот и мы собрались уезжать, потому что ежедневные поездки на работу стали разрывать мою душу на много маленьких кусочков: идиотская дорога каждый день по одним и тем же улицам, одним и тем же холмам, и медицинской страховки у меня до сих пор нет, и нас уже тошнит от этой крохотной квартирки, где слышен каждый звук, и от необходимости жить рядом с неприятными людьми, которые ничего не понимают, они должны быть такими, как мы, и все понимать, но на самом деле они вообще ничего не понимают, а еще я устал от того, что напротив нас дом престарелых, и всякий раз, проснувшись, я должен смотреть, как они бездельничают на своих крылечках, одеваются, чтобы дойти до местного клуба, а там надеть резиновые шапочки и медленно-медленно плавать в бассейне…

Повсюду так много глупых отголосков. Даже такой пляж, как Черные Пески, напоминает о ней, о том, как в последние полгода своей жизни она смотрела из машины. Когда Тоф играл за школу в футбол, мы с Бет сидели на трибунах, подбадривали его, чморили между собой тренера, а она оставалась в машине, припаркованной на площадке над полем. Мы видели, как она, перегнувшись через руль и прищурившись, наблюдала за игрой.

Мы махали ей руками. Привет, мам!

Она махала рукой в ответ.