Души чистилища

Дон Хуан, надев одежду послушника, доказал, что его обращение было искренним. Не было такого послушания или епитимьи, которых бы он не находил слишком легкими. И нередко настоятель монастыря бывал вынужден приказывать ему умерить умерщвление плоти, которому он предавался. Настоятель указывал, что так он сокращает свои дни и что больший подвиг — долго терпеть умеренные страдания, нежели быстро прекратить свое покаяние, лишив себя жизни. Когда срок послушничества истек, дон Хуан принял обет, а затем, под именем брата Амбросьо, продолжал служить образцом подвижничества и благочестия для всего монастыря. Он носил власяницу из конского волоса под своей грубой шерстяной одеждой; узкий и короткий ящик служил ему постелью. Овощи, сваренные в воде, составляли всю его пищу, и лишь в дни праздников и по особому повелению настоятеля соглашался он вкушать хлеб. Большую часть ночи он проводил в бдении и молитве, с распростертыми в виде креста руками. Словом, теперь он являлся примером для благочестивой общины, как некогда был примером для своих распутных сверстников. Тяжелая эпидемия, вспыхнувшая в Севилье, дала ему случай выказать новые добродетели, дарованные ему его обращением. В госпиталь, им основанный, принимали больных; он ухаживал за бедняками, проводя целые дни у их постели, увещевая, ободряя и утешая их. Опасность заразы была так велика, что нельзя было найти за деньги людей, согласных хоронить трупы. Дон Хуан исполнял эту обязанность. Он обходил брошенные дома и предавал погребению разложившиеся трупы, пролежавшие несколько дней. Его всюду благословляли, и так как за все время он ни разу не заболел, то нашлись верующие люди, утверждавшие, что Бог явил на нем новое чудо.

Уже несколько лет прошло, как дон Хуан, иначе говоря, брат Амбросьо, обитал в монастыре, и жизнь его была непрерывным рядом подвигов благочестия и уничижения. Воспоминание о прошлой жизни никогда не оставляло его, но муки его совести слегка смягчились от чувства удовлетворения, которое давала ему совершившаяся в нем перемена.

Однажды после полудня, когда жара особенно сильна, все монахи, по обыкновению, предавались отдыху. Один только брат Амбросьо работал в саду под палящим солнцем с непокрытой головой — таково было послушание, наложенное им на себя. Склонившись над заступом, он увидел тень человека, остановившегося подле него. Он подумал, что это какой-нибудь монах забрел в сад, и, продолжая работать, приветствовал его словами молитвы «Аvе Maria»[49]. Но ответа не последовало. Удивленный тем, что тень остается неподвижной, дон Хуан поднял глаза и увидел перед собой высокого молодого человека в плаще, ниспадавшем почти до земли; лицо его было полузакрыто шляпой с белым и черным пером. Человек этот глядел на него молча, с выражением злобной радости и глубокого презрения. Несколько минут они пристально смотрели друг на друга. Наконец незнакомец, сделав шаг вперед и приподняв шляпу, чтобы показать свои черты, сказал:

— Вы меня узнаете?

Дон Хуан посмотрел на него еще внимательнее, но не мог узнать.

— Помните осаду Берг-оп-Зома? — спросил незнакомец. — Или вы забыли солдата, прозванного Модесто?..

Дон Хуан вздрогнул. Незнакомец холодно продолжал:

— …солдата, прозванного Модесто и убившего из аркебузы достойного вашего друга дона Гарсию вместо вас самого, в которого целился?.. Я и есть этот Модесто. Но у меня, дон Хуан, есть и другое имя: меня зовут дон Педро де Охеда. Я сын дона Алонсо де Охеда, убитого вами; брат доньи Фаусты де Охеда, убитой вами; брат доньи Тересы де Охеда, убитой вами.

— Брат мой! — сказал дон Хуан, становясь перед ним на колени. — Я жалкий грешник, весь запятнанный преступлениями. Чтобы искупить их, я ношу эту одежду, отрекшись от мира. Если есть какой-нибудь способ заслужить ваше прощение, назовите мне его. Самое суровое наказание не испугает меня, если только оно освободит меня от вашего проклятия.

Дон Педро горько улыбнулся.

— Бросьте лицемерить, сеньор Маранья! Я не прощаю. Что до моих проклятий, они вам обеспечены. Но дожидаться их действия у меня не хватит терпения. Я захватил с собой нечто более сильное, чем проклятия.

При этих словах он сбросил плащ, и в руках у него оказались две шпаги. Он вынул их из ножен и обе воткнул в землю.

— Выбирайте, дон Хуан, — промолвил он. — Говорят, вы хорошо умеете драться, но и я неплохой фехтовальщик. Покажите мне ваше искусство.

Дон Хуан перекрестился и сказал:

— Брат мой! Вы забываете обет, данный мной. Я больше не дон Хуан, которого вы знали, а брат Амбросьо.

— Так вот, брат Амбросьо, вы мой враг, и, как бы вы там ни назывались, я ненавижу вас и хочу вам отомстить.

Дон Хуан снова стал перед ним на колени.

— Если вам нужна моя жизнь, брат мой, возьмите ее. Покарайте меня, как вам будет угодно.

— Подлый лицемер! Ты надо мной смеешься? Если бы я хотел убить тебя как бешеную собаку, стал ли бы я приносить с собой это оружие? Ну, живо, выбирай шпагу и защищай свою жизнь!

— Повторяю, брат мой: я не могу драться, но я готов умереть.