Души

– Это я была во всех жизнях, бывших прежде этой. Это я.

В уголках глаз мужчины появляется намек на улыбку, мало-помалу захватывающую его губы, – улыбку, исполненную презрения.

– Марина, слишком много пафоса, – говорит он. – Ты не только не моя душа-близнец, я тебя знать не знаю, ты для меня чужая.

Наконец ему удается оседлать подоконник: одна нога снаружи, другая внутри.

– Кстати, это преступление – то, что ты сделала, – продолжает он, словно читая ей мораль, – вломилась в такой личный документ…

– Так сотри все, что я написала! – взрывается она. – Что из-за этого из окна-то сигать? Я лишь хотела…

– Но ты была права, сука ты вонючая. Права. Нет никаких перевоплощений.

– Как это нет? Есть! Конечно же, есть. – Ее подбородок убедительно вздергивается вверх.

– Что, прости?

– Есть переселение душ, и я, и ты – мы оба это знаем. Я сказала читателям, что нет, чтобы сбить их с толку, как в детективном романе, когда пытаются запутать, кто там убийца. Я не хотела, чтобы они встали между нами.

Мужчина закрывает глаза и глубоко вздыхает.

– Сударыня, – говорит он, – вы мешали мне жить, так, пожалуйста, хоть не мешайте умереть.

– Если ты упадешь, я тоже упаду.

– А мне все равно. Больше мы не встретимся. Знаешь почему? Потому что нет переселения душ, ничего нет.

– Конечно, встретимся, как встречались всегда. Это же я была с тобой в Венеции, в… в… в Хорбице…

Мужчина издает смешок.

– Я Гитл, Гец! – Она показывает десны.

Мужчина становится серьезным и внезапно бьет кулаком по створке жалюзи.

– Заткни свой грязный рот, слышишь меня?! Не смей произносить “Гитл”, не смей произносить “Гец”, в жизни не произноси больше этих имен!

– Посмотри на меня, Гедалья… Это я, Гейле. – Ее губы дрожат.

– Хочешь, чтобы я тебя придушил, а потом уже прыгнул вниз?

– Я не боюсь. Ты уже убивал меня, когда мы были в Марокко. Отравил меня ядом, когда я была Гавриэлем.

– “Отравил меня ядом”, – усмехается он. Подумать только, как мог Гавриэль, толмач, обладавший непревзойденным даром к языкам, превратиться в такое безграмотное чудище. Но тут он снова вспоминает. Что нет никакого Гавриэля, что всё – выдумка, метафора, фантазия.

– Я на тебя не сержусь, я все простила, – говорит она. – Это все было давно. Когда ты родился, я дала себе зарок всю жизнь молчать, хотя сразу же поняла, что это ты. По глазам. Глаза – зеркало души.

– Да что ты мне голову морочишь, а?! Глаза – зеркало… Какая гадость… Вдруг есть переселение душ? Вдруг я – твоя душа-близнец? Ты думаешь, что сможешь так меня остановить, ведьма ты, манипуляторша?! Мы всю жизнь проспорили о таких мелочах, как какая-нибудь сраная зажигалка, и лишь теперь ты вдруг соизволила вспомнить и сообщить мне, что ты – моя душа-близнец? Ты что, напилась?

– Некрасиво так разговаривать с матерью. Пойми, пока ты был маленький, я не хотела, чтобы ты что-нибудь вспоминал, хотела только, чтобы ты жил. Когда тебе было девять лет, я увидела, что ты начинаешь вспоминать, и сказала себе, что надо освободить тебя от меня, подумала, что я напоминаю тебе о том, что было. И позволила тебе уехать в Израиль с отцом, чтобы больше никогда в жизни тебя не увидеть.

– Прекрасный план, и как чу́дно ты сумела его выполнить.

– Верно, не сумела. Я скучала за тобой.

– По тебе.

– По тебе. Я нашла свою душу-близнеца, а таким нельзя поступиться.

– Мне жаль разрушать твою теорию, но концы не сходятся. Если ты не заметила, все имена – мои и моей души-близнеца – начинаются с буквы “гимель”. Вот, кстати, еще одно подтверждение того, что все они были, по сути, мной – личностью, которую я сам для себя выдумал, потому что ненавидел свою настоящую личность. В моем возрасте человек должен признаться в нескольких вещах. Что он лжец. Больной. Говнюк-фантазер. Вот и еще словцо с буквы “гимель”. А ты не при делах, потому что твое имя, Марина, начинается с буквы “мем”.

– Ну-ну, душенька, – не поколебавшись отвечает женщина, – тебе первому должно быть известно, что имена приходят снизу, а не сверху. Что такое имя? Имя можно сменить без всяких проблем.

– А как быть с тем, что после того, как ты была непревзойденным переводчиком, ты говоришь на иврите, как будто получила дубиной в рожу? Это ты можешь объяснить?

– Талант к языкам не передается при перерождениях. Глупости все это.

– Ах, глупости? Вот так и запутываются люди, не умеющие лгать. Ничего-то у тебя не сходится. С чего бы тебе вообще перевоплощаться, скажи мне, ты ведь даже не еврейка.

– А вот тут извини меня, – в голосе ее появляются менторские нотки, – переселение душ существует и в буддизме, и даже у друзов здесь, в Израиле…

– Но ты же не буддистка и не друзка, верно? Еще как верно. И точка. Хватит. Ты не перевоплощалась.

– Перевоплощалась.

– Нет.

– Я перевоплощалась, Гриша.

– Нет, нет и нет! – Он заходится в приступе кашля.

– Хочешь чаю?

– Чаю? Ты что, в самом деле думаешь…

– Почему ты такой упрямец? Ты искал меня всю жизнь, и вот она я. Я все время была здесь. – Ее лицо внезапно светлеет, словно высвеченное лучами солнца, хотя на самом деле это всего лишь сноп света от уличного фонаря.

– Да кто вообще тебя искал?!