Душистый аир

Дышал он тяжело, в груди что-то хрипело, посвистывало. Вздрагивали широкие плечи. Человек был такой большой, такой могучий — и так беспомощно лежал здесь, под елью.

— Дяденька…

На мальчика смотрели глубокие, запавшие глаза.

— Скажи, что будет, если нас тут застанут?

Рамунас пожал плечами.

— Не знаю. Плохо было бы… Я об этом совсем не думаю. Я иду и говорю все время: «Будет хорошо, будет хорошо…» И вот увидите, так и будет.

Летчик закрыл глаза. Рамунас заметил, что веки его дрожат.

— А я боюсь и за тебя, и за себя, — тихо произнес человек. — Боюсь, что придется пропадать ни за что ни про что. У меня и патронов-то всего два — один им, один — себе.

— Дядя, — Рамунасу стало страшно от этих слов, — может, немцы и не полезут в лес. Сегодня ночью мы уж точно дадим знать… А если что, дяденька… Хозяин у меня не вредный. У него и коней немцы забрали… Он ненавидит фашистов.

Летчик медленно поднял голову, взглянул на мальчика и глухо спросил:

— Ты сказал ему про меня?

— Нет, нет! — вскрикнул Рамунас и даже руками замахал. — Что вы! Я — ни-ни. Правда.

— А то я подумал… — вздохнул человек. — Хозяева — они нам не товарищи. Ни за что не проговорись. Ладно, ступай. Беги к скотине.

Рамунас осторожно попятился, не в силах отвести взгляд от лица раненого.

— Постой! — Летчик схватил двумя пальцами пуговицу своего кителя и вырвал ее с мясом. — Возьми… На память.

Рамунас крепко сжал в ладони латунную пуговицу с пятиконечной звездой.

— А вам… — Он пошарил у себя в глубоких мальчишечьих карманах, где звякали всякие железки, гвозди, перепутанные бечевкой. — Вот вам. — Рамунас достал маленький кораблик из сосновой коры. — Я буду моряком, — добавил он и почему-то поспешно скрылся в кустах.

Снова тишина под раскидистой елью. В сухом мшанике возятся букашки, снуют озабоченные муравьи — у большого пня их жилище. Попискивает какая-то пташка, перепрыгивает с ветки на ветку. Упала шишка. Где-то вдали, наверное на болоте, испуганно захлопала крыльями и закричала истошно утка — должно быть, защищает свое гнездо.

Рамунас уже на опушке. Он снова взобрался на березу и стал разглядывать деревню, шоссе. Немцы еще стояли в селе. В полях ни души. Никто не косит, не сгребает сено.

Рамунас взглянул на Сигитаса — тот сидел понурый.

— Ладно, брось ты. Ну, перехватил я, — снисходительно обратился к нему Рамунас.

— Я же не хотел, мне велели… — оправдывался Сигитас.

Но Рамунас спокойно остановил его:

— Понятно. Ты же не мог иначе, правда? Смотри, что у меня есть! — Он показал пуговицу и дал приятелю потрогать ее. Потом забрал и стал натирать ее о штаны. Пуговица засверкала, ярко обозначилась большая пятиконечная звезда.

— Меня небось не взял с собой, — протянул Сигитас, с завистью глядя на пуговицу в руках Рамунаса.

— Я сказал летчику… Угадай, что я ему сказал?

— Не знаю…

— Я сказал, что буду моряком.

— А я бы хотел летчиком, — пролепетал Сигитас.

— На самолете летать? — подпрыгнул Рамунас и едва сдержался, чтобы не схватить друга за уши. — Ладно, Сигитас, будь летчиком, почему бы и нет. Надо только захотеть.

Сигитас расставил руки и побежал. Он загудел, подражая самолетному гулу.

— Сигитас, пошли на речку! Кораблики пускать, — позвал его Рамунас. — До самого моря, ладно?

И он запел звонким голосом:

Мой корабль новый,
Да с дубовой мачтой…

На другом берегу речки мелькнула знакомая фигура. Миндаугас! Он увидел ребят и присел за ракитовым кустом. Рамунас тоже заметил его.

— Что, живот схватило? — крикнул он толстяку.

Миндаугас встал и молча ушел.

А у Рамунаса пропала всякая охота веселиться. Он встал и глядит себе под ноги. Даже забыл, что в руке у него кораблик.

— Пошли, — напомнил ему Сигитас.

— А, пошли…

…Течение подхватило кораблик, закружило, унесло.

— К морю! — крикнул Сигитас.

— К морю, — тихо повторил Рамунас.

ВЕЧЕРОМ

Рамунас загнал скотину в хлев, снял с гвоздя плетушку и направился к гумну. В это время распахнулось хозяйское окно, высунулась простоволосая голова Шпокаса.

— Подойди-ка сюда.

Рамунас в нерешительности остановился.

— Да подойди ты, коли зовут!

Мальчик повесил плетушку на деревянный крюк за хлевом и босиком — ноги перепачканы навозной жижей — зашлепал по двору.

В избе все семейство на ногах. Миндаугас трется у дверей, хозяйка закрыла лицо ладонями, а сам Шпокас шагает взад-вперед по комнате. Он сгорбился, втянул голову в плечи. При виде Рамунаса хозяин захлопнул окно, притворил дверь.

Рамунас вопросительно взглянул на него и тут же почувствовал, как сильно застучало сердце.

— Зачем звали?

— Давай потолкуем.

Шпокас усадил мальчика на лавку.

— Давай начистоту. Время-то нынче какое… Война, немцы. Недели две-три, и фронт придет. Никакая сила его не удержит — так и прет.

Куда это клонит Шпокас? Рамунас с недоумением глянул на хозяина, но, кроме тоски и страха, ничего не увидел в его маленьких глазках.

— Мал ты еще, братец, да глуп. Думаешь, никто ничего не видит. Нет, милый мой. Ты русского прячешь.

— Что? — подскочил на лавке Рамунас. — Никого я не прячу. Никого!